Хозяин болота

Видякин хмыкнул, не выпуская лома из рук, однако заинтересовался вопросом старика и встал, опершись на инструмент.

— Кто его знает, — размышляя, проговорил он. — В журнале про то не писано… Тут, пока ты болел, в одной газете сообщение напечатали, будто еще одно животное подобного рода обнаружили. Теперь аж в Конго.

— Но?

— Да… В озере Теле, в джунглях, конешно. А зовут его местные люди чудно — «мокебе-мбембе».

— А оно какого полу? — ухватился старик.

— Тоже не пишут, — посожалел Иван.

— А наше… ну, Хозяина нашего можно определить? Подкараулить, подсмотреть, как он оправляется… И узнать?

— Можно, наверное, — согласился Иван. — Провести наблюдения… А зачем тебе это?

— Вишь, что я подумал: хорошо бы у англичан или это… моке.. мбе… — запутался Никита Иваныч.

— Мокебе-мбембе, — поправил Иван.

— Во-во, — подхватил старик. Хорошо бы, у них оказались мужики, а у нас баба. Или наоборот. Взять бы их да случить. Может, потомство бы дали, а? Глядишь, и развелись бы…

— Не выйдет, — определенно сказал просвещенный Видякин. — Это же реликты, они же в другой эпохе жили, а в нашей они не выживут. Да и сам подумай, где таких животных держать? Чем кормить? Это сколько сена надо, комбикормов. И так с кормами-то в колхозах туго…

— Набрали бы! — не унимался старик. — Ради такого дела-то и специальный колхоз можно создать.

— Все равно не выйдет, — возразил Иван. — Как их случать-то? Это ведь кого-то одного надо ловить и везти на случку. А которого? Англичане с конголезцами скажут — везите к нам своего, наши дипломаты тоже не лыком шиты. Надежнее, когда такая редкая зверюга у себя дома. Это пока они договорятся! Ладно, даже если случка и выйдет: чей детеныш-то будет? Наш или ихний? Тут, Никита Иваныч, такие споры пойдут, такие международные конфликты начнутся!.. С Англией, к примеру, у нас и так отношения хреновые. Там президент к тому же — баба. А с ними только свяжись…

Настасья глянула на мужа и с хрястом вырвала оконную подушку.

— Они ж, поди, как змеи, яйцами размножаются, — встряла она в мужской разговор. — А такая большая скотина вон сколь яиц может нанести! Взять да разделить поровну.

— А насиживать тебя посадить? — недобро отозвался Видякин. Он не любил, когда жена лезет с советами в вопросы, касающиеся политики. Настасья умолкла и покраснела. — Это тебе не инкубаторские цыплята, — добавил Видякин. — Это динозавры.

— Эх, жалко, — вздохнул старик и побрел домой.

Над Алейкой было пасмурное, тихое небо. Осень готовилась залить землю дождями, засыпать листвой и заполнить леса грибами. Время наступало хорошее; во все годы Никита Иваныч ждал осень, чтобы натосковаться, нагруститься до какого-то приятного, обволакивающего жжения в душе. В иную осень, не зная отчего, он даже тихонько, втайне от всех, плакал, как плачут от хорошей русской песни.

Пожалуй, это был первый год, когда он ощущал полное безразличие: осень на дворе, зима ли — все равно… Но Никита Иваныч отворил свою калитку и хотел уже ступить во двор, но в этот момент услышал густой и плотный шорох крыльев в небе. Ему показалось, будто черная тень пала на землю.

Со стороны леса медленно выплыла огромная стая черного воронья. Птицы летели молча, что было непривычно и неестественно. Они сделали над Алейкой большой круг и потянули в сторону болота.

На следующий день с утра Никита Иваныч надел дождевик, опоясался патронташем и, прихватив ружье, нацелился идти.

— Ты куда? — удивилась Катерина. — Не завтракамши да с постели только?

— На болото гляну, — бросил старик. — Прогуляюсь немного. Может, утешку какую добуду. А то совсем меня в нахлебники записали.

— Не пушшу, — отрезала старуха. — С тобой пойду. Не то свалишься где.

Никита Иваныч противиться не стал, отвязал кобеля, и они все тронулись к болоту. День опять был тихий, пасмурный. Он шагал неторопливо, иногда останавливаясь то у места, где лежала куча бревен и где они разругались с Ириной, то у разбитой в грозу березы или в других местах, как-то связанных с его жизнью. И мысли были тоже неторопливые, вольные. Думалось о непутевой дочери, о муравьях, погибших в березовом соке, о болоте, о журавлях, и думы эти смешивались в один тугой ком, переплетались, словно кусок дерна, и совершенно не волновали. В другой раз он, наверное бы, уже брызгал искрами от одного воспоминания, а тут хоть бы что. Рябчики с треском взлетели с дороги и расселись по деревьям будто мишени — старик даже ружья не снял. Кобель кого-то на дерево загнал и облаял. Следовало бы подойти к нему, похвалить, чтобы не испортить охотничьего старания, но Никита Иваныч будто и не слышал.

Старуха молчала-молчала всю дорогу и все-таки не выдержала. Опять стала упрекать: про Ирину забыл совсем, хоть бы спросил, пишет ли, нет. И вообще, дескать, можно ли так долго сердиться на родную дочь. Пора бы понять ее, войти в положение. Ей-то, поди, труднее сейчас… Никита Иваныч соглашался про себя. Да, конечно, надо понять Ирину да простить ей грех. Подумаешь, родит без мужика! Мало ли так рожают, и ничего. Живут, детей растят, а дети потом людьми становятся и ничем от других не отличаются. Это раньше в деревне такую бы бабу вместе с дитем затравили. А сейчас не то время. Конечно, надо простить Ирину. Пусть рожает внука…

И еще Никита Иваныч думал, что вообще в природе что-то нарушилось. Будто она, как и старик, переболела лихорадкой и теперь все в ней по-иному. Вот и журавли стали раньше на крыло подниматься, людей к себе подпускают, не боятся. И женщины без мужей хотят рожать. Куда же это все дальше-то укатится?

Не заметил он, как пришел к болоту. Спохватился, а перед ним уже трактора стоят: в одной шеренге матерые красавцы-американцы, в другой — отечественные трудяги. Выстроились друг перед другом и застыли. Вокруг ни души. Только чернеют холмы торфа и блестит рыжая вода в траншеях. Никита Иваныч хотел подойти ближе, но тут откуда-то вывернулся Пухов с ружьем на перевес.

— Сто-ой! — закричал он, прыгая на протезе. — Не смей трогать!

— Чего? — спросил старик, продолжая наступать.

— Стой, говорю! — еще раз предупредил Пухов. — Не то стрелю!

— Ты что, сдурел? — рассмеялся Никита Иваныч. — Это же я, Аникеев Никита.

— Все равно стой, — упрямо сказал сторож. — Мне велено никого не подпускать. Стрелю же!

Никита Иваныч наступал. Пухов попятился, но прочно увяз протезом в болоте.

— Я те стрелю, — спокойно проронила Катерина и, обогнав мужа, вплотную приблизилась к сторожу. Тот спрятал ружье за спину.

— Я при исполнении… Часовой — лицо неприкосновенное…

— Сторожишь, значит? — спросил Никита Иваныч.

— Охраняю государственное добро.

— И те, и эти? — Аникеев показал на шеренги тракторов.

— А как же! — с гордостью произнес Пухов. — Григорьевские, потому как я член общества охраны природы. А кулешовские… Ведь и электричество нам нужно во как! В электричестве наша сила. Их обоих поснимали с должностей-то. Теперь я тут самый ответственный.

Никита Иваныч хотел было отматерить его как следует и не успел.