Хозяйка старой пасеки

— Савелий Никитич по дороге коротко ввел меня в курс дела, — все таким же вежливо-доброжелательным тоном сообщил он.

— Вот как? — приподняла бровь я. — Неужто ему было откровение свыше? Или он и есть убийца, потому что никто, кроме собственно преступника не может знать, кто проломил голову моей тетушке, и, следовательно, ввести вас в курс дела.

— Да как ты… — Управляющий взял себя в руки. Притворно вздохнул. — Боюсь, Глафира действительно лишилась рассудка. — Иначе я не могу объяснить…

— То, что мне надоело терпеть дурное обращение? — снова перебила его я. — Ну так ведите себя прилично, и я буду паинькой.

— Не чересчур ли вы прямолинейны для юной девицы? — поинтересовался Стрельцов. — Добродетель девушки — смирение и скромность.

— Смирение и скромность не слишком мне помогли, — огрызнулась я. Надо было заткнуться, но меня словно кто-то за язык тянул. — И разве обучение юных девиц хорошим манерам входит в должностные обязанности исправника?

Он вежливо улыбнулся.

— В мои должностные обязанности входит «бдение, чтоб общий порядок был сохранен во всех вещах». Впрочем, вы правы: воспитанием юных девиц должны заниматься родители.

— Вот и прекращай меня воспитывать! — раздался из-за его спины звонкий голос.

Я едва не уронила на пол челюсть. Это еще кто?

— О, позвольте представить, — светским тоном произнес исправник, разворачиваясь в дверях так, чтобы я могла видеть говорившую. — Графиня Стрельцова Варвара Николаевна, моя кузина. Варенька, познакомься с хозяйкой дома… — При этих словах управляющий и экономка почти одинаково передернулись. — Глафирой Андреевной Верховской.

Хоть фамилию свою узнала. Варенька очень походила на двоюродного брата — разве что волосы светлее и черты лица тоньше, женственнее. Фасон ее платья сильно отличался от того, что носили я и экономка: талия под грудью, юбки не такие широкие. Похоже, моя одежда действительно перепала от тетки, одевавшейся по моде своей молодости.

Стоп. Этот… не заслуживающий цензурных слов тип притащил на место преступления двоюродную сестру? Он совсем идиот?

На миловидном личике Вареньки отразилось разочарование.

— Ой, а где же тело? Кир, ты обещал, что мы едем смотреть убийство! А тут просто какая-то замарашка на кухне.

Я от такой наглости окончательно лишилась дара речи, а девица уже повернулась к кузену:

— Вечно ты все испортишь. Сначала не пустил в гости к Катеньке, потом увез в деревню, а теперь и убийство толком не покажешь! Небось старушку уже прибрали, да? О, погоди… — Она снова развернулась ко мне с живейшим интересом. — Так это вы ее топором? А расскажите, каково это? Наверное, так приятно, когда надоевшая родня наконец затыкается!

2.2

А пожалуй, и хорошо, что у меня сейчас нет сил вести себя прилично. После такого демонстративного пренебрежения вся эта дворянская чопорность и девичья скромность — просто насмешка.

— Да, жаль, что воспитание не входит в должностные обязанности исправника, — заметила я негромко.

По лицу Стрельцова пробежала тень: похоже, и его выдержка не бесконечна. Я добавила громче, в упор глядя на его кузину:

— Вам не хватает острых ощущений, графиня? Что ж, если вы настаиваете, сейчас помашу топором, зловеще хохоча, после чего вон в ту лохань для помоев прольется кровь.

— О! — Алые губки Вареньки смешно округлились, глаза стали большими-большими. — Вы мне угрожаете?

— Ну что вы! Исключительно исполняю долг порядочной хозяйки: гости не должны скучать.

Стрельцов закашлялся в кулак. Варенька захлопала ресницами. Может быть, она бы и сообразила, что ответить, но экономка влезла первой.

— Глашка, что ты несешь, полоумная! — зашипела она.

Я проигнорировала вредную тетку. Изобразила тяжелый вздох.

— Впрочем, к большому моему сожалению, мне придется разочаровать вас дважды. Во-первых, я никого не убивала. Родственники, конечно, бывают совершенно невыносимы, но стоит ли руки марать? Во-вторых, топор по-прежнему находится во лбу моей покойной тетушки. А ее тело — там же, где его обнаружили утром, как и полагается до прибытия властей.

— Что ж, проводите меня к телу, — вмешался исправник.

Я посмотрела на свои руки, на ведро с грязной водой.

— Если вы не торопитесь, то подождите немного, пожалуйста. Если же дело не терпит… — Я мотнула подбородком в сторону экономки. — Проводите его сиятельство к месту преступления.

Не знаю, правильно ли я поименовала исправника. Сам он и бровью не повел — но поди пойми, потому ли, что я не ошиблась, или как человек вежливый не стал замечать моей ошибки. Экономка поджала губы — опять же, то ли потому, что я не так титуловала представителя власти, то ли недовольна, что я осмелилась ей приказывать.

— Труп лежит там не первый час, и, думаю, не случится ничего серьезного, если он пролежит еще пару минут, — пожал плечами граф.

Бросил выразительный взгляд на сестру, которая только что не приплясывала от нетерпения.

— Спасибо. Присядьте. — Я указала на лавку: других мест, чтобы присесть, на этой кухне не было. — Вы, графиня, тоже. И вы, пожалуйста, — обратилась я к мужчине с белоснежными висками, до сих пор молча стоявшему в коридоре.

— Мы были представлены, Глафира Андреевна, — поклонился тот. — Иван Михайлович.

— Иван Михайлович любезно согласился обследовать тело, чтобы не посылать в город за уездным доктором, — сказал Стрельцов.

— Замечательно, — кивнула я.

Правду говоря, ничего замечательного в происходящем я не видела. Я моментально выдам себя, если и дальше не буду узнавать людей, с которыми была знакома Глафира. Попасть в дурдом и в наше время удовольствие небольшое, а в это — и думать не хочется.

Впрочем, нет: просто замечательно, что эксперт приехал относительно быстро. Не знаю, сколько отсюда до города, но что-то подсказывало мне: до конца дня бы точно не обернулись.

— Подождите, пожалуйста, я сейчас.

Я подхватила поломойное ведро. Тяжеленное, зараза: пропитавшееся водой дерево весило едва ли не больше, чем содержимое. И все же нечего ему посреди кухни торчать: по закону подлости непременно кто-нибудь споткнется, не опрокинет, так расплещет.

— Позвольте мне. — Не успела я опомниться, как исправник выхватил ведро из моих рук. — Незачем барышне таскать тяжести.

— Спасибо, — не стала возражать я.

Не удержавшись — как, оказывается, сложно быть молодой! — добавила: