Хозяйка старой пасеки

— Кирилл Аркадьевич, не съездите ли вы к Северским? Телу наше внимание больше не потребуется, а я послежу, чтобы в доме никто ничего не трогал.

— Да, конечно.

Стрельцов помчался по лестнице. Чертыхнулся: похоже, и его подстерегла коварная ступенька.

Варенька вдруг всхлипнула, потом еще раз, а через миг разрыдалась в голос.

— Вот останусь хромая, и никто меня замуж не возьмет!

Я присела рядом с девушкой, обняв ее за плечи. Будь дело в нашем мире, я бы сказала, что волноваться не о чем. Однако, судя по лаудануму, медицина здесь так себе, и обещать, что все будет хорошо, пожалуй, опрометчиво.

— Когда это хромота мешала настоящей любви? Луиза де Лавальер хромала и была обезображена оспой, но король обожал ее.

— Король Лангедойля? — переспросила Варенька.

Я мысленно выругалась. С чего я взяла, что раз в этом мире говорят по-русски, то и история с географией те же?

— Именно. — Повторять название страны вслух я не решилась, боясь сломать язык с непривычки. — Правда, это было давно, и история с тех пор успела изрядно забыться.

А чем она закончилась, юным девушкам лучше и вовсе не рассказывать.

Доктор подошел ближе.

— Соглашусь с Глафирой Андреевной: истинная любовь смотрит в душу и не видит изъянов внешности. Поверьте, я за свою жизнь перевидал немало семейных пар.

Кажется, утешение не помогло. Варенька надула губки, собираясь опять разреветься, и доктор поспешно добавил:

— Но на вашем месте я бы не стал переживать. Сейчас я вправлю вывих, а потом Анастасия Павловна посмотрит на вашу ногу. Ее благословение творит настоящие чудеса.

Благословение? Это что за местная святая? Надеюсь, доктор полагается в лечении не только на лауданум и молитвы.

— Походите немного в лубках, ничего страшного, к бальному сезону снова будете танцевать, очаровывая всех, — закончил он.

— Я еще не выходила в свет, — шмыгнула носом девушка.

— Значит, станете самой блистательной дебютанткой столицы, — не сдавался доктор.

— Столицы, как же! — Она снова расплакалась. — Маменька в эту глушь сослала к кузену, а папенька сказал, что не видать мне столицы как минимум год, а то и дольше, если не образумлюсь. Этак и в старых девах останусь!

Я подавила улыбку: в пятнадцать-шестнадцать лет бояться остаться старой девой явно преждевременно. Молча притянула девушку к себе, давая прореветься вдоволь. Иван Михайлович склонился к моему уху.

— Пожалуй, вы, Глафира Андреевна, как никто сможете убедить Варвару Николаевну, что ее родители искренне желали ее уберечь, — прошептал он.

Судя по намеку — и гусару, которым меня пыталась попрекнуть Агафья, — Вареньку «сослали» в деревню подальше от неподходящего молодого человека. В самом деле неподходящего или только по мнению родителей — кто знает. Зато понятно, почему она так старательно изводит всех вокруг: не плохое воспитание, точнее, не одно оно тому причина.

Карма это, что ли, у меня такая — воспитывать чужих детей?

— А теперь потерпите, Варвара Николаевна, — сказал доктор уже громче. — Будет больно.

Он как-то повернул ее лодыжку, кость щелкнула, вставая на место. Варенька, только что рыдавшая от обиды на весь мир, стиснула зубы, застонав, но тут же через силу улыбнулась. Вытерла слезы рукавом.

— Вот так. Теперь я перебинтую вашу ногу, и отдохните до приезда Анастасии Павловны.

Девушка расслабилась, видимо, после вправления боль стала меньше. А может, обезболивающее, оно же успокоительное, подействовало, потому что Варенька зевнула:

— Я хочу домой.

— Отдохнешь и поедешь, — заверила я, подкладывая ей под голову думочку.

— А чего вы мне тыкаете? — сонно проговорила девушка.

Я мысленно хмыкнула. В самом деле, мне она казалась ребенком, но сейчас я и сама выгляжу как недавний ребенок. Не говорить же, что я в три раза старше нее? Да и не настолько старше, как показывает практика: сейчас у меня тоже самоконтроля не больше чем у подростка.

— Вот вы и почти пришли в себя, графиня, — улыбнулась я. — Отдохните.

Варенька свернулась калачиком на диване, зябко передернув плечами. В комнате действительно было прохладно: солнце, светившее все утро, ушло, за окном повисла тусклая сырость, тяжелые серые тучи затянули небо.

Я огляделась, но ничего похожего на одеяло или плед не нашла.

— Я видела плед в спальне тетушки, — тихо сказала я доктору. — Пойдемте вместе, чтобы вы убедились: я ничего не брала и не перекладывала.

Иван Михайлович улыбнулся.

— Вы вполне могли сделать что угодно утром, до приезда исправника, как и любой из остальных обитателей дома. Но я провожу вас: юной девушке наверняка неуютно находиться в одном помещении с покойницей, тем более…

Он не стал договаривать. А я не стала говорить ему, что не боюсь мертвых.

Дедушка умер, когда я гостила у него летом в деревне. Отец не смог вырваться с работы сразу: бывший тесть не считался близким родственником. И два дня я оставалась с телом одна в деревенском доме.

Никогда я не была особо набожной, но тогда достала дедов молитвослов и, когда не спала и не ела, читала все подобающие случаю слова. Если бога нет — они не повредили ни мне, ни деду. Если есть — возможно, помогли. Обрядить тело к похоронам помогли соседки, а гроб дед приготовил себе задолго до того, еще когда не стало бабушки.

Это напомнило мне еще кое о чем.

— Покойницу надо обмыть и обрядить, — произнесла я негромко, чтобы не слышала Варенька. — Или вы будете проводить вскрытие?

4.2

— Не буду: причина смерти очевидна.

Доктор сам взял из кресла плед, встряхнул его, прежде чем сложить. Была ли это попытка мне помочь — или проверка, что я не унесу вместе с пледом что-то, что могло бы изменить картину убийства?

— Укройте Варвару Николаевну. — Он протянул мне плед. — Я посижу с ней на всякий случай. Пока мы ждем возвращения Кирилла Аркадьевича, я опишу все, что увидел. Пожалуй, и положение вещей в комнате.

— Я не знаю, где у тетушки бумага и чернила, — призналась я. Все равно довольно быстро вылезет, что я не ориентируюсь в доме, так что и притворяться незачем.

— Не беспокойтесь, у меня есть свои.

Мы вместе вернулись к девушке, которая уже посапывала. Я накинула на нее плед, доктор устроился за столом, извлек из своего, кажется, бездонного сундучка письменные принадлежности и начал покрывать бумагу закорючками. Я заставила себя отвести взгляд от самого настоящего птичьего пера, служившего ему ручкой.