Хозяйка заброшенного поместья

Зря я сказала про гостя, потому что лицо Виктора, только что живое и веселое, закаменело.

— Я поеду домой.

— Не говорите глупостей! — воскликнула я. — Не хватало еще, чтобы вы пневмо… воспаление легких заработали!

— Как будто вам не все равно, — повторил он мои слова.

— Не хочу, чтобы ваша преждевременная кончина осталась на моей совести. — Взяв за рукав, я потянула Виктора к двери, но он не шелохнулся.

— Можно подумать, она ее отяготит.

Кто кого? Его смерть — мою совесть, сообразила я в следующий миг, а он добавил:

— Еще и наследство получите.

Я скрипнула зубами. Вот только что нормальным человеком был, попала шлея под хвост!

— Засуньте себе свое наследство… — прошипела я.

— Не поместится. — Он ухмыльнулся. — Разрешите откланяться.

— Не разрешаю, — процедила я. — Пойдемте в дом, если не хотите, чтобы я побежала за пистолетами.

— Зачем?

Кажется, ход моей мысли сбил его с толку.

— Угрожать вам, требуя немедленно идти мыться и греться.

Дрожать он не дрожал, но румянец с лица сошел, и тоже наверняка за воротник натекло.

Пару секунд мы мерились взглядами, потом он рассмеялся.

— Перестаньте, — уже мягче сказала я. — Если я вас сейчас обидела, то прошу прощения. Как и за то, что из-за меня вы промокли. Пойдемте, должна же я исправить свою неловкость.

Мне показалось, Виктор удивился. Очень удивился, будто я, не знаю, по-турецки с ним заговорила. Но он ничего не сказал, просто пошел за мной в дом.

Я выпрыгнула из валенок — повезло, они каким-то чудом остались сухими, — влезла в атласные тапочки.

— Вытирайте ноги.

Я указала ему на тряпку у порога. Надо бы хоть коврик связать.

— Что за новые штучки? — снова ощетинился Виктор.

— У Марьи только одна рука, а Дуне хватает возни с Петром и другой работы и без того, чтобы вытирать грязные следы с пола, — пояснила я.

— Дуня? Это та девушка со двора? — Он все же начал елозить сапогами о тряпку.

— Да, поденщица.

— В таком случае зачем вы сами полезли на дерево?

— Мне так захотелось, — пожала плечами я.

Мы вышли из сеней в галерею, навстречу уже спешила Марья. Поклонилась Виктору и тут же, кажется, забыла о нем.

— Что стряслось, касаточка?!

— Потом, — отмахнулась я. — Проводи Виктора Александровича в мою спальню…

Брови пока еще мужа взлетели на лоб, и я поспешила добавить:

— Не обольщайтесь, просто она протоплена, а гостевая нет.

Он хмыкнул:

— Как будто вы давали мне поводы обольщаться.

Та-а-ак. Неужели он настолько плох в постели? Или Настенька — полная дура?

Я поспешно прогнала эту мысль, пока румянец, согревший щеки, не выдал ее.

— Пойдемте, Виктор Александрович, — пришла мне на помощь нянька. — Я сейчас переодеться принесу. Эк вас обоих угораздило…

Почему-то мне показалось, что говорит она вовсе не о бордоской жидкости.

23.2

— И давайте сюда вашу куртку. — Я протянула руку. — Надо отчистить, пока не просохла и не прокрасилась намертво. Остальное заберу, как переоденетесь, отдам в стирку.

— Я бы на вашем месте беспокоился не о моей одежде, а о собственном лице. — Виктор выразительно оглядел меня с головы до ног. — Эти голубые разводы живописны, но чересчур экстравагантны даже для вас.

— Ерунда! — отмахнулась я. — Смотреть на меня все равно некому.

— Неужели?

А действительно... Конечно, три дня — небольшой срок, но почему никто из соседей не проведал выздоравливающую барыню? Не предложил помощь? Да даже записки не прислал?

Мне-то отсутствие гостей только на руку. Не узнаю добрую Настенькину знакомую — случится конфуз. Доктор вон уже считает, что у меня с головой не все ладно, а если еще и соседи так решат, не миновать мне местной лечебницы для душевнобольных. И методы там наверняка далеки от гуманных.

Но все же. Слишком мало времени прошло? Развод — чересчур серьезный скандал, лучше держаться подальше от его участников? Или Настенька успела настроить против себя всю округу? Или благоразумные помещики просто не хотят ссориться с Виктором?

Жить мне здесь, похоже, долго, и становиться изгоем мне совершенно не хотелось. А может, просто задел яд в голосе Виктора, когда он выдал это «неужели», и я не удержалась от ответной колкости:

— Мне не перед кем красоваться. А вот вашей новой пассии может не понравиться ваша синяя холка.

Виктор изумленно на меня посмотрел, потом, будто что-то поняв, усмехнулся.

— Возможно, это немного разнообразит мои... Неважно. В любом случае не вам упрекать меня в неверности.

В самом деле, уж не ревную ли я? Дурь какая!

— Могу специально для вас развести еще купороса, хоть купайтесь в нем. — Я все же захотела оставить за собой последнее слово. — Синяя физиономия разнообразит ваши забавы еще сильнее. Но лучше позвольте Марье проводить вас. В спальне натоплено, можете спокойно вымыться, вода сейчас будет.

Не дожидаясь ответа, я рванула на кухню. Этот тип явно плохо влияет на мои мозги. Веду себя как первоклассница. Осталось только портфелем ему по голове настучать.

И, уже пролетев через кухню и захлопнув за собой дверь прачечной, я сообразила, что переодеться мне абсолютно не во что. Все вещи остались в спальне. Ладно, схожу да заберу что нужно. Только успокоюсь чуть-чуть.

Отправив Дуню за водой — на двоих ее понадобится много, — я стащила с головы платки. Повезло, на волосы почти не попало. Немного промочило скрученную на затылке косу, не страшно, промою в бане вечером. Вот шее и плечам досталось больше. Я скинула куртку — подкладка промокла, и рубаха противно липла к позвоночнику. Сорвала с веревки влажный бинт — как я и велела вчера, Дуня все выстирала, — обтерла плечи и ложбинку между грудей под рубахой. Жаль, что саму рубаху пока снять нельзя. Стащила штаны, надетые в качестве защитного костюма.

Зеркала в прачечной, естественно, не было. Я вернулась на кухню, вгляделась в начищенный до зеркального блеска медный таз, пытаясь оценить масштаб катастрофы. Не так все и страшно. Синий потек у наружного угла глаза, там, где лицо не прикрывал ни платок, ни повязка, еще один на переносице, да и все, пожалуй. Ототру уксусом, а если не возьмет, само сойдет со временем. С шеей хуже, но, если вдруг, вопреки ожиданиям, гости явятся, и ее, и разводы в декольте можно шалью прикрыть.

Я отлила немного уксуса в бутылочку, сунула ее в карман штанов. Налила кипятка в полуведерную кастрюлю. Таз и кувшин уже были в комнате: утреннее и вечернее омовение здесь было принято совершать прямо в спальне.