Хозяйка замка Ёдо

Во время пребывания в Фусими Хидэёси поделился с Тятей своим намерением устроить третий брак Когоо, на этот раз с Хидэтадой, законным сыном Иэясу Токугавы.

— Сколько лет господину Хидэтаде? — полюбопытствовала Тятя.

— Понятия не имею, — пожал плечами Хидэёси, — но Когоо определённо старше его. Ты считаешь это препятствием?

Когоо в ту пору было двадцать три, её будущему супругу — семнадцать.

У Тяти не было причин противиться этому союзу, даже наоборот — брак её младшей сестры с сыном Иэясу представлялся благом, поскольку мог обеспечить Хирохи поддержку могущественного полководца, который долгое время противостоял власти Хидэёси, но в конце концов поклялся ему в верности. Как раз на это старый тайко и рассчитывал. Когоо приходилась родной тёткой его сыну, и он намеревался извлечь из этого обстоятельства всю возможную пользу.

Но у Хирохи была ещё одна тётка, Охацу, супруга Такацугу Кёгоку. Сразу после разговора о Когоо речь зашла и о ней.

— А не перевести ли мне любезного Такацугу из Хатимана в Оцу? — задумчиво спросил Хидэёси.

Теперь, когда Удзисато Гамоо покинул подлунный мир, Такацугу Кёгоку остался единственным Тятиным другом, способным оказать ей поддержку. Отношения у них всегда были сложными, но в одном Тятя не сомневалась: в случае опасности Такацугу непременно станет союзником Хирохи, поэтому мысль о том, что он из уездного князька с доходом в двести восемьдесят тысяч коку превратится в более влиятельного даймё Оцу, она нашла вполне удачной.

Хидэёси незамедлительно поставил Иэясу в известность о своём желании выдать Когоо за Хидэтаду, и вассалу, недавно присягнувшему на верность тайко и его наследнику, ничего не оставалось, как покориться воле своего господина.

Дней через десять после той беседы с Хидэёси Тятя оповестила о намерениях тайко саму Когоо, переехавшую жить в Фусими. Младшая сестра подняла к ней бесстрастное лицо, на котором не отразилось ни радости, ни гнева.

— Я сделаю всё, что пожелаете. Моя жизнь закончилась со смертью дочерей пять лет назад, — проговорила она.

— Я буду очень рада, если ты согласишься на этот брак, Когоо, — осторожно сказала Тятя, стараясь не задеть чувства сестры.

— О моём согласии или несогласии не может быть и речи, — спокойно произнесла Когоо. — Я просто покорюсь вашей воле, как в прошлый раз.

Тем не менее она спросила, продемонстрировав тем самым лёгкое любопытство, о возрасте своего будущего супруга. И рассмеялась, услышав ответ. Тятя уже много лет не видела, как сестра улыбается.

— Мои мужья всё молодеют и молодеют! Третьему семнадцать, а четвёртый, надо думать, будет обмениваться со мной брачными чарками, сидя в колыбели! — фыркнула Когоо и, когда Тятя упрекнула её в неподобающем поведении, пожала плечами: — Но ведь двое моих супругов погибли жестокой смертью.

Было очевидно, что она уже не надеялась избавиться от этого проклятия.

Тятя смотрела на сестру и не узнавала её. В детстве Когоо была угрюмой невзрачной девочкой, самой некрасивой из трёх княжон Асаи, говорила мало, никогда ни на кого и ни на что не обижалась. Теперь она стала совсем другой. Перенесённые страдания сообщили чертам невыразительного лица необъяснимую печальную прелесть, и эти внешние изменения безусловно свидетельствовали о внутренней метаморфозе. Детской беспечности и эгоистичного равнодушия к окружающим как не бывало, Когоо обрела глубокое видение вещей, превратилась в отстранённого, но внимательного наблюдателя, в ней появилась какая-то ледяная, разящая наповал, как меч, цельность.

Третья свадьба двадцатитрехлетней вдовы с семнадцатилетним юношей состоялась в замке Фусими. Хидэтада, несмотря на нежный возраст, уже снискал славу отважного воина с твёрдым характером, да и внешностью отличался весьма представительной. Гости, под одобрительными взглядами которых жених и невеста обменялись чарками, заключив тем самым брачный союз, нашли, что пара получилась ладная. Рядом со статным супругом Когоо держалась робко, словно юная девственница. На следующий день после церемонии ей предстояло отправиться в путь к землям клана Токугава, и Тятя в третий раз проводила сестру к воротам замка и к новой жизни.

Садясь в паланкин, Когоо обернулась:

— Наша покойная матушка была замужем два раза, а я вот в третий выхожу…

— Возможно, в третьем браке наша матушка обрела бы своё счастье, — отозвалась Тятя. Она искренне верила в свои слова.

Вскоре после свадьбы Когоо Такацугу покинул вотчину в Хатимане и вступил во владение пожалованным ему Хидэёси княжеством Оцу с доходом в шестьдесят тысяч коку. Тятя отправила супругам Кёгоку дары по случаю этого благого события и в тот же день — должно быть, их гонцы промчались друг мимо друга по дороге — получила от сестры послание, преисполненное благодарности за новое назначение мужа. Охацу также сообщала, что снова ждёт ребёнка.

В одиннадцатом месяце того же года Хидэёси отправился в Киото на официальный приём у императора, но жесточайший кашель заставил его вернуться в Фусими и слечь в постель. Он метался в жару и не мог принимать пищу. Тятя самоотреченно ухаживала за своим господином, дни и ночи напролёт проводила у его изголовья. Всего за несколько дней болезнь до неузнаваемости исказила лицо могущественного полководца, он совершенно исхудал и ослаб. Глядя на его ввалившиеся щёки и запавшие глаза, Тятя думала, что ему уже не встать на ноги. Сердце терзала тревога: если тайко умрёт, что будет с ней и с её сыном? Хидэцугу им уже не опасен, но малолетний Хирохи ещё не объявлен официальным наследником дома Тоётоми.

«Хидэёси должен выжить во что бы то ни стало, — сказала себе Тятя. — И как только он поправится, я добьюсь от него проведения церемонии совершеннолетия и прилюдного наречения Хирохи наследником». Она заказала молебны о выздоровлении Хидэёси во всех синтоистских святилищах окрестностей Киото — в Гионе, Китано, Атаго, Камо, Киёмидзу, Касуге, в храме Хатимана… Одновременно, словно из чувства соперничества, Госпожа из Северных покоев добилась великой милости от императора: по его повелению главный придворный жрец должен был в течение семнадцати дней молиться за здоровье тайко в Сэйрэн-ин.

При иных обстоятельствах подобный поступок законной супруги Хидэёси вызвал бы у Тяти великое неудовольствие, однако в тот момент речь шла о спасении тайко, и она понимала, что здесь все средства будут хороши, нельзя презреть никакую помощь, лишь бы больной встал на ноги.

Тайко провёл в постели двадцать дней, и с восходом двенадцатой луны его состояние улучшилось. Едва он достаточно окреп, чтобы сидеть на постели, тотчас велел позвать своего обожаемого трехгодовалого сына и хотел заключить его в объятия, но Тятя, опасаясь, что любая, даже самая лёгкая, хворь может пристать к выздоравливающему и вызвать осложнения, сослалась на запрет лекаря и не разрешила Хирохи приближаться к отцу. Она с жалостью наблюдала за своим господином — тот издалека жадно пожирал глазами сынишку, которого слуги выводили на энгаву, и громко разговаривал с ним. Это был уже не могущественный властелин, а всего лишь немощный старик, чьё осунувшееся лицо было изуродовано приближением смерти.

Осознав, с каким равнодушием она теперь смотрит на человека, который раньше волновал её кровь, Тятя сама себе подивилась. Впрочем, ничего странного в этом не было: любовь, которую раньше дарил ей Хидэёси, теперь принадлежала только его сыну, точно так же и Тятино чувство к старому полководцу переродилось в безоглядную материнскую нежность к Хирохи.

Однажды, когда Хирохи, как обычно, играл на энгаве, а Хидэёси поглядывал на него с постели, Тятя сказала:

— Я счастлива вашему выздоровлению, мой господин, но, если вдруг настанет чёрный день и с вами что-нибудь случится, что будет с вашим маленьким сыном?