Хозяйка. Рассказы о людях и нелюдях

– Может оно к лучшему. Напугал ежа голой… Новый год дома встречу, теперь мне Липецк курортом покажется. – Ворчал Николай, возвращаясь к общежитию. Он дозвонился в районную полицию, оттуда обещали прислать людей. Нина пошла к незаменимой соседке, собрались несколько человек искать Саню. Соседка Нюра заглянула к Матвею, но тот не открыл – то ли пошёл проверить загон с оленями, то ли спал, выпив.

Из райцентра приехали несколько полицейских на снегоходах, объединились с местными. Саню искали до сумерек, побывали в лесу, видели много следов и ни души.

Нина несколько раз прошлась по посёлку, при этом за ней увязался пёс Матвея. Добродушный, но вороватый. Нина припомнила его кличку, которая нередко звучала из уст местных жителей вкупе с крепкими выражениями. Тришка воровал не только еду, он мог стащить что угодно. Например, сапог от крыльца или кофту с бельевой верёвки. Пёс был молодой и видел в чужих вещах игрушки, которые можно таскать и рвать зубами. Матвей убеждал соседей, что Тришка повзрослеет и угомонится. Пытался задобрить обворованных олениной или рыбой – чтобы не пристрелили пса. Привязывал Тришку, но тот умудрялся вывернуться из ошейника.

Николай не был настроен на выходной, ему хотелось действовать. Но что он мог предпринять? Старый сварщик вышел из посёлка. Перед ним сверкала равнина, слева она сливалась с небом, справа виднелась тёмная линия леса. Николай вспомнил, что в старые времена северяне носили повязки с узкими прорезями, спасающие глаза от этого блеска – Акай рассказывал. Николай жаловался ему, что зрение испортил, глядя на сварку. Сколько сил работа забрала…

Николай вынул из кармана бутылку.

– За свободу! Хватит ишачить на дядю.

Отхлебнул. Водка, словно тонкий язык пламени, скользнула вниз и окатила приятным жаром. Всё вокруг стало мило глазу – и небо с низким солнцем, по которому с запада накатывали тучи. И сверкающая тундра, где синие росчерки теней лежали в колеях снегоходов и лыжне. Следы уходили и влево, и прямо, и вправо. Какой из них Санин – неясно.

– Ночью снег обещали, всё занесёт. – Вздохнул Николай. Он сунул бутылку в карман и огляделся. В стороне вертелся песец.

– Эх, братец, жрать хочешь, не иначе. – Николай пошарил в карманах, обнаружил кусок батона. Он отломил часть и бросил песцу. Снова достал бутылку.

– За здоровье! И за твоё тоже. А то застрелит какой-нибудь дурень. – Он снова отхлебнул. Тепло разошлось по телу. Душа тоже согрелась. Хотелось откровенного разговора с понимающим человеком. Как раньше, со стариком Акаем.

– Пойду, навещу. – Решил Николай. Он подумал, что на могилу нужно что-то положить из съестного, такова нганасанская традиция, но возвращаться с полпути нельзя, это русская примета. Николай нашёл баланс между двумя суевериями – решил, что пожертвует кусок батона. Всё равно Акай не пил, не курил, значит, остатки водки или сигареты ему оставлять не стоит – обидится.

Николай брёл по насту, рассуждал сам с собой, улыбался суетливым птичкам, кивал редким деревьям. Потом обратился к покойному товарищу.

– Вот, Акай, пропал напарник мой. Замёрз, должно быть. Бедняга! Двадцать шесть годов. Хороший парень, работящий. Внучку твою любил, хотел увезти на Кубань. А ты бранился на них. За что? Мы намучались, пусть молодёжь поживёт. Выдал бы её замуж, отпустил. А ты завидного жениха гнал. И что теперь? Девка одна, парень пропал. Нехорошо. Нельзя чужой век заедать…

Николай размахивал руками, качал головой, оглядывался. Со стороны казалось, что он видит рядом собеседника, спорит, осуждает. Потом сунул бутылку в карман и затянул хрипловатым голосом:

Мы шли под конвоем морозной тайгой,

покорные каторжной доле.

– Бежим, – закричал мне напарник лихой,

уж лучше погибнуть на воле.

Он споткнулся, сел, погрозил пальцем кочке:

– Не прыгай под ноги!

Поднялся и побрел дальше, порой проваливаясь в снег.

Глава пятая. Шаманка Нягэ

С первых дней после смерти деда Нина не чувствовала одиночества, и только через несколько дней поняла почему. Шаманская шуба ощущалась ею как живое существо. Словно кто-то ещё, давно знакомый, находился в комнате. Наверное, и раньше было так, но это чувство заглушали голоса людей и шум обыденной жизни. Она слышала, что некоторые шаманы отдавали свой наряды и бубны в музей, но дед не понял бы этого.

Она вспомнила, как нотариус в Дудинке, у которой Нина оформляла наследство, сказала, что если Нина принимает хоть что-то из завещанного, то принимает всё. Ох, не только деньги и дом завещал старый Акай, но и шаманскую шубу, но и судьбу шамана. Так и вертелись в голове слова деда:

– Мне духи помогут тебя найти.

А ей помогут найти Саню? Нина сняла с гвоздя шаманский костюм и встряхнула от пыли. Костюм зашуршал и зазвенел. Он был сшит из оленьей шкуры мездрою вверх и выкрашен жёлтой краской. Надевался через голову, как вся верхняя одежда нганасанских мужчин. Тяжёлый. На груди прикреплено медное солнце. На спине изображение луны и маленькие животные и птицы – тоже медные. Нина разглядела – оленя, лебедя, журавля, ворона, гагару. На плечах – вышиты два гуся. На рукавах лица духов без рта – чтобы случайно не проглотили душу человека. Как-то дед, застав её за печкой, попытался объяснить значение символов, но теперь Нина помнила немногое. Лебеди отгоняли злых духов, гагара помогала спуститься в Нижний мир, журавли помогали роженице. Позади шубы, на том же гвозде, она заметила кожаный мешок, сняла его, извлекла несколько предметов. Бубен, костяную колотушку, повязку на голову, по бокам которой висели колокольчики. Звон их отпугивал зло.

Нина рассмотрела бубен. Когда-то дед сказал ей, что на бубне изображают карту миров или местность, где шаман кочует. Он давно хотел сделать новый рисунок, потому что на прежнем нарисованы опушка леса и чум, а дед не появлялся там сорок лет с тех пор, как переселился в посёлок. Рисунок на бубне стёрся. Нина, стремясь отсрочить камлание, достала маркер и начертила на бубне домики и знакомые созвездия над ними.

Нина подняла над головой шубу и нырнула в пыльную глубину, а вынырнула шаманкой Нягэ. Она оглядывала себя, осторожно прикасаясь к изображениям на шубе, деревянным и костяным, резным и меховым. Ей показалось, что пальцы обжигает, в них входят неведомые силы. Вес шубы абсолютно не ощущался, что удивило. От печного жара лёд на окне растаял, и Нягэ выглянула на улицу – не хотелось, чтоб её застали одетой в дедов наряд.

На снегу неподвижно сидел пёс. Он не суетился, не выл, уставился в окно. Но это же Тришка, который не минуты не усидит на месте! Нягэ вышла на крыльцо в шаманской шубе. Пёс, склонив голову, подошёл ближе, вильнул хвостом и снова сел. Насколько Нягэ знала Тришку, сейчас он должен был носиться вокруг или скулить, попрошайничая.

– У каждого шамана есть животное-помощник. – Вспомнила Нягэ.

Она зашторила окно. Ах, много ли накамлаешь, если стыдишься шаманского наряда? Живи она в чуме, центром действа стал бы очаг. Но печь стояла в углу. Нягэ нашла старинное железное блюдо, положила на пол в центре комнаты. На блюдо положила несколько горящих угольев. Бросила на них половину пучка трав, найденных в шаманской сумке. Сверху пристроила кусочки оленьего мяса и хлеба – угостила духов. Ах, как бы помогли советы деда, от которых она отмахивалась.