Хранить вечно

…Долго думали, как быть. Объявляться на селе гостями учителя или затаиться в его доме? Ставцев стоял за то, чтобы таиться, просил недельку на поправку, а потом хоть пешком идти. Курбатов помалкивал. Вохрин раскидывал и так и эдак. Решила все мать с обычной женской осторожностью. Кто, дескать, заставляет или торопит объявляться, нет в том никакой нужды. Увидят, услышат, тогда и объяснят. А венчаться все равно надо тайно. Теперь к этому обряду нет никакого почтения, могут и историю сделать. Сама ночью пошла к отцу Савватию, священнику местного прихода, договорилась с ним, что обвенчает он Курбатова с Наташей у себя в домашней молельне.

15

…Прокричали по селу вторые петухи. Глубокая ночь стыла за селом. Низко припав к земле, перемигивались звезды Большой Медведицы.

Неслышно, задворками, повела мать молодых в дом к священнику.

Отец Савватий облачился по чину. Мать утирала платком слезы. Вохрин стоял смущенный и ироничный от своего смущения. Ставцев за шафера — сразу и у невесты и у жениха.

Слова обряда отец Савватий произнес торопливым и не очень-то разборчивым речитативом. Молодые поцеловались.

Отец Савватий снял со стены Казанскую. Передал ее в руки матери, чтобы благословила молодых. Жаром горела золоченая риза, глядели на Курбатова ясные и большие глаза богородицы.

Когда вернулись, Вохрин с тоской сказал:

— Разве такую свадьбу дочери хотел я играть… Единственная у меня! И жизни не такой для нее хотелось…

Наутро явился новый гость в доме Вохриных. Скинул в сенях бобровую с котиковым верхом шапку, снял на хорьковом меху шубу. Загремел в доме его властный голос.

Наташа шепнула Курбатову, что приехал к отцу в гости барон фон Дервиз, бывший владелец Кириц.

— Как же он так, не скрываясь? — удивился Курбатов.

— Чего же ему скрываться? — ответила Наташа. — Он же теперь в красных ходит. В учительском институте математику читает. По распоряжению самого Ленина…

Гость засиделся, да и некуда ему было спешить, приехал с ночевкой, приглашал Вохрина покинуть Кирицы и перебраться в город. В институте не хватало учителей и знающих математиков. Специально сманивать его в город приехал.

Перед бароном Вохрин не нашел нужным утаивать своих гостей. Представили Курбатова, Ставцева.

— Николай Николаевич! — воскликнул барон. — Откуда, какими судьбами? Да в такой глуши? Я думал, по крайней мере вы полком командуете у Деникина или адмирала… А вы наш? Отрадно видеть!

Встретились как старые знакомые. Вохрин был избавлен от каких-либо объяснений.

— Изволили вы сказать, барон, — начал Ставцев, — что вам отрадно меня здесь видеть…

Дервиз сейчас же перебил Ставцева:

— Простите. Николай Николаевич! Ваше обращение несколько устарело… Я больше не барон, я магистр математики, преподаватель учительского института.

Ставцев поморщился:

— Вы выразились в том духе, что я ваш… Я скорей ничей! Но коли вы так выразились, должен ли я понять, что вы в одном стане с большевиками?

— Николай Николаевич! Я всегда был с реальными людьми. Я строил железные дороги, конные заводы, фарфоровые и стеклянные фабрики.

— Где эти дороги, замки, заводы?

— Железные дороги, — спокойно отвечал Дервиз, — революция объявила народной собственностью. Я просил Председателя Совета Народных Комиссаров Ульянова-Ленина прислать комиссию и принять у меня по описи заводы, фабрики и замки.

— Жест, конечно, широкий, — язвительно откликнулся Ставцев. — Но я полагаю, что вы поторопились… У вас это и бел просьбы все отобрали бы товарищи большевики, все отобрали бы!

— Я просил также у Ленина разрешения перевести все мои банковские вклады в Швейцарии и во Франции на счет большевистского правительства… Я рассказываю ото вам не в доказательство своего благородства и широты, как вы изволили выразиться… Вы не с нами? Это дело совести, Николай Николаевич!

— Куда уж мне! Есть и молодые, у кого здоровье покрепче. На большее, чем отсидеться в Саратове, где мои жена и дочь, я не рассчитываю. А там видно будет!

Дервиз укоризненно вздохнул:

— Прошлого своего боитесь? Не стоит! Я имею основания для большего беспокойства за прошлое. Капиталист, один из самых богатых людей России… Никто меня еще не попрекнул моим прошлым.

— Я будущего боюсь! — пояснил Ставцев. — Я участник похода Корнилова… Подполковники шли в рядовые. Большевиков засекали шомполами и вешали на придорожных деревьях. Под Екатеринославом взяли в плен поручика Серебряной роты Семеновского полка. У большевиков он командовал ротой. Я видел, как его казнили… Согнули две березки, привязали его за ноги к макушкам. Березки выпрямились, но не разорвали. Под ним развели костер и варили походную похлебку. Он дышал дымом, но молчал, а когда подбросили валежника в костер и волосы у него занялись огнем, он дико закричал! Так и горел, медленно.

Об этаком Курбатов слышал впервые. Оберегали его в Петрограде от таких разговоров. Дервиз горько усмехнулся:

— Картинка страшная, Николай Николаевич! Сочувствую вам, что довелось все это видеть своими глазами… Ну, а мужика куда вы в своем страхе дели? А?

Ставцев не сдавался.

— Вы же не будете отрицать шансов тех, кто сейчас рвется к Москве с юга, с севера, с востока, кто подошел к Петрограду… Мы можем с вамп тут до бесконечности разговаривать о мужицком возмущении, но там орудия, там снаряды, там воинский порядок. Вот поэтому я и страшусь будущего, оно сжимает, как железной колодкой, горло Москвы…

— И не сожмет! — сказал Дервиз. — Разожмется! Вы никак не хотите понять, Николай Николаевич, что идут все эти полки и с севера, и с юга, и с запада без знамени. Это только агония мести и досады… Монархия в России рухнула, вера в божественность царской власти развеяла, монарх невозвратим. На кого же думают опереться все эти генералы?

— Однако и вы, барон, не чурались земельных владений. А замок ваш отсюда из окошка виден. Стоят красные башенки, готика в сердце России. Не щемит ли сердце?

— Нет, не щемит! Мы присутствуем при интереснейшем эксперименте. Идеи социального равенства и социального переустройства давно сотрясали Европу, а в России прорвалось… И поверьте, Николай Николаевич, не будет движения более популярного. И конечно, такая ломка не может идти без сопротивления, но сопротивления обреченного. В России это получилось легче. Помещики помогли. Не хотели добром отдать землю. Теперь нет уже силы, чтобы у русского крестьянина отнять землю. Умные люди это давно видели. Понимал это и ваш приятель или знакомый, которого вы приезжали мне представить… Кольберг. Где он, кстати, сейчас?