Хранить вечно

Ставцев перебил Кольберга:

— Но здесь-то, здесь все произошло на моих глазах. Автомобиль занесло, он врезался в фонарный столб.

— И?

— Мы бежали…

— Курбатов, Ставцев, Протасов, Нагорцев и Тункин… — Кольберг, произнося фамилии, загибал для счета пальцы. — Бежали пятеро смертников! Зачем, почему бежали?

Ставцев беспомощно уставился на Кольберга.

— Мы бежали, чтобы…

— Мотивы вашего побега мне ясны и не вызывают недоумения. Зачем нужно было руководству ВЧК, чтобы вы бежали? Ради кого из вашей пятерки устраивался этот побег? Вот в чем вопрос!

Ставцев встал, у него от возмущения задрожали щеки.

— Простите, Густав Оскарович! Ваше предположение… Это странно!

Кольберг беззвучно рассмеялся.

— Николай Николаевич! Святая душа! Сколько мы таких побегов устраивали! Дорого они заплатили бы, чтобы узнать, для кого мы устраивали такие побеги. Давний прием всех контрразведок мира. И беспощадный прием. Хорошо устроенный побег невозможно расшифровать.

Ставцев сел в кресло. Он еще не успокоился.

— Мысль о побеге родилась у Нагорцева. С первой минуты, как я его увидел, он твердил о побеге. Он подговаривал и Курбатова.

— Нагорцев? Почему вы мне не рассказывали об этом раньше?

— Вы и меня в чем-то подозреваете, Густав Оскарович?

Кольберг сокрушенно покачал головой:

— Ничего-то вы не поняли, Николай Николаевич! Вы боевой офицер, и я вас не виню, что в этой игре вы не знаете правил. Вас поразили тишина в этом городе, белая скатерть у меня на столе, обилие закусок. Вас радует призрачность порядка, призрачность старого порядка. Нижние чины вам отдают честь, сверкают погоны. Здесь на каждом шагу звучит «ваше высокоблагородие», «ваше превосходительство»… Все как в старое доброе время. Не так ли? Это вас умиляет? Мы с вами старые друзья, очень старые… С вами я могу быть откровенным до конца! И только вам я скажу! Сегодня, сейчас, на ближайшие десяток лет мы проиграли. Большевики победят в этой войне!

— Что?! — воскликнул Ставцев. — Что вы говорите! В военном деле я кое-что понимаю. Я строевой офицер! Они стиснуты со всех сторон, я проехал сквозь всю Россию… Развал, падение. Мы этим летом войдем в Москву!

— На белом коне, под малиновый трезвон всех колоколов! Патетическая соната! Для речи на офицерском собрании!

Ставцев не унимался. Он встал с кресла, пришел в возбуждение.

— В Москве голод… Страшный голод! Им нечем кормить войска. Красная Армия — это сброд анархистов. Они как пауки в банке грызутся. Одно летнее наступление — и им конец! Я ни во что не верю! Я верю в армейскую дисциплину. Здесь она есть, там нет. Я был в Москве. Прожил там месяц…

— Я тоже был в Москве и в Петрограде…

— Вы? — удивился Ставцев.

— Мне интересно было увидеть все своими глазами… И все-таки я утверждаю: мы проиграли! Ленин выиграл эту войну одним росчерком пера: в крестьянской стране он отдал крестьянам землю. Отдал безвозмездно, без выкупа, без кабальных условий. Отдал — и все тут! А крестьянин в это время оказался о винтовкою в руках. Так с какими же силами, с какими лозунгами прикажете отобрать обратно землю у крестьянина? Нужна армия в полтора десятка миллионов штыков! И еще не наверное с такой армией можно отнять землю у крестьянина. Где эта армия?

Ставцев налил себе виски и залпом выпил рюмку.

— Мы еще поспорим, поспорим с вами! Кольберг прикрыл устало глаза.

— Нет, я спорить не стану. Для меня это бесспорно, и по роду своей деятельности я должен заглядывать вперед, а не топтаться на месте. У меня, Николай Николаевич, свой личный расчет. Мы ослабим сколь можно большевичков, пустим им обильно крови, чтобы подольше им зализывать раны, чтобы успеть нам собраться с силами… К реваншу на новых условиях, на новых основах. Для этого я здесь, а не в Париже или еще в каком-либо благословенном европейском городе! Вот почему меня заинтриговала ваша история с неким романтическим оттенком…

— Что же в этой истории романтического?

— Большевики знают, что они выиграли, твердо знают! И если раньше их контрразведка только оборонялась, то теперь она переходит в наступление. Я первый это почувствовал, первый угадал и нашел признаки этого наступления… Они… Они, Николай Николаевич, — это я говорю только для вас, для моего друга, для близкого друга, — засылают к нам агентуру с прицелом на десятилетия вперед. Ох как дорог мне, лично мне, каждый такой агент!

— Охота захватывающая! Однако расстрел нескольких лазутчиков не может повлиять на исход войны.

— Расстрел? — удивленно переспросил Кольберг. — Помилуйте! Я всячески готов оберегать таких людей. Таких агентов сейчас не расстреливают — их берегут! Берегут, конечно, умные люди… Адмирал, если бы узнал о таком агенте, расстрелял бы!

— Наверное, у него были бы для этого основания?

— Только глупость и самонадеянность! Ни у меня, ни у вас нет вкладов в заграничных банках, нет и фамильных бриллиантов. Год — два мы еще здесь протянем. А дальше? Кто нас будет кормить в Европе?

— Если заранее думать о поражении… Если с таким настроением воевать, поражение неизбежно!

— Я знаю, поверьте мне, я знаю, и это моя профессия — знать, с каким настроением живет белое офицерство. Прогулка в Москву, перевешать большевиков, вернуть обратно поместья и особняки. Не будет этого, Николай Николаевич! Не будет! Вы, русские, позорно затянули игру в самодержавие, это чудовище само себя пожрало! Европа! Вот место нашего спасения. На какие средства мы с вами будем там жить? В Европе и корочку хлеба не выпросишь! Вот для чего я собираю товар, свой товар, особенный товар. Большевистская агентура в рядах белой эмиграции! Я буду диктовать цены на этот товар. Вот почему, Николай Николаевич, я так тщательно копаюсь в вашей романтической истории с побегом. Кого они к нам забросили? Вот что я должен узнать, прочитать между строк. Вот вы, Николай Николаевич, почему вы пробирались в этот город? С такими нечеловеческими трудностями…

— Здесь адмирал, я ему лично известен, я для него вербовал офицеров, и небезуспешно. Здесь вы…

— А почему пробивался сюда Курбатов? Что его сюда влекло?

— Курбатов — агент большевиков? Густав Оскарович, это смешно!

— Я разве сказал, что Курбатов агент ВЧК? Нет, я только анализирую. Может быть, Протасов, может быть, Нагорцев…

— Нагорцев? Вы с ума сошли! Каратель, корниловец! У него руки по плечи в большевистской крови.

— Значит, Нагорцева исключаете?

— Исключаю! Его без суда могут убить, стоит лишь встретиться ему с теми, кому он лично известен!

— Долой Нагорцева! Остаются Тункин, Протасов, Курбатов… Как видите, я вас исключаю из этого списка.

— Нет уж, пожалуйста, не исключайте! Все мы должны пройти это чистилище на равных.

— Хорошо! — согласился Кольберг. — Пополним список. Курбатов, Ставцев, Протасов и Тункин… Тункина я исключаю. Заранее и не расследуя. Он алкоголик, почти на грани гибели… Он не нужен, никому не нужен. Значит, Курбатов, Протасов, Ставцев.