Хранители времени

— Гадость! — я отшатнулся, зажимая нос: цепочка была сплошь покрыта мерзкой черной слизью, испускавшей удушливую вонь. — Выкинь и вымой руки! Сейчас же!

Яна без спора бросила цепочку на стол и принялась мыть руки в тазике.

— Это вещь мертвяка, — уверенно сказала она. — Он хочет её получить назад.

— Ты про то, что "лучше мы к вам"? — меня передёрнуло. — Ну нет!

Из всей высшей нежити лишь мертвяк продолжает гнить после смерти, и бродит лишь до тех пор, пока черви окончательно его не сожрут. Но, вытягивая из людей жизненные силы и попивая кровь, он способен отчасти восстанавливаться, кроме того, обладает огромной силой и невероятной устойчивостью к стихии Огня и большинству экзорцизмов… Чудное создание, приснится — от счастья помрёшь.

— Не хватало, чтоб извращенцы, которые мертвяками встают, нам в окошки стучали! Ладно бы, клохтун или еретник… — Память услужливо подсунула гравюру из книжки Идио и отлично прорисованные еретниковы зубы, которыми, если верить автору, он мог прогрызть стальной засов. — Э-э-э… Короче, настругаем кольев, замутим коктейль Молотова и — получай, фашист, гранату, чтоб его продуло в три дула! — Я не сказать, чтоб злой. Просто жестокий и Вейдера уважаю очень. — Мертвяк, тьфу. Как его угораздило?

— Сань, важно, не как это было сделано, а что это было сделано.

— Вот только не надо цитат! — сердито буркнул я.

— Каких цитат? — её глаза лукаво блеснули.

— И этого тоже не надо!

— Не надо, так не надо, — она невинно взмахнула ресничками. — Лимонную дольку?

Не знаете, какой срок дают за убийство в состоянии аффекта?

Яна:

Мне снились мертвецы с синюшной кожей и вареными глазами. Они бродили по операционной, натыкаясь друг на друга и сетуя на неровные швы и торчащие нитки. Мертвяк, придерживая обеими руками голову, жаловался всем подряд, что нынешняя молодёжь совсем разучилась тыквы раскалывать. Левый глаз у него то и дело выпадал, и мертвяк долго и упорно ловил его по полу, а после вставлял обратно, бормоча: "Ну где эта стервозина? Печенкой чую, здесь она!" Я сидела на операционном столе и словно мантру твердила: "Это сон… это сон… это только сон…"

Внезапно воздух заколебался, предметы на миг потеряли чёткость, и в комнате возник ещё один мертвяк. Оглянулся, глумливо хохотнув, испепелил двойника и сел рядом со мной.

— Не зря ты мне сразу понравилась, милая, — добродушно заявил он. Я отодвинулась. Он придвинулся. — Много покойничков перевидала? Много, вижу уж. Но таких, как я, ни разу? Ан всё ж не растерялась, одно слово — Хранительница! Уважаю. Только не в своё дело ты нос сунула. Я кметкам говорил, выждите месяцок, не трогайте ничего — не послушали. Глаза завидущие, руки загребущие… За что боролись, на то и напоролись. Спросить о чём хочешь? Спрашивай, я на тебя не в обиде, какие счёты между своими.

— Шильда, — выпалила я, пропустив мимо ушей панибратское "между своими". Мертвяк ухмыльнулся, щеря острые хищные зубы. Я с трудом подавила дрожь. — И вывеска. Это вы? — Он согласно кивнул. — Но зачем?!

— Затем, что я здесь! — зло рыкнул он, соскакивая на пол. — Чтоб все знали, моё это место! Боялись чтоб, раз уважать забыли!.. — Он поправил западающий нос и без гнева продолжал: — Мертвячий погост не звучит, а Ведьмин — красиво и складно. Пиво здешнее пробовала? Не советую. Гринька его бычьей мочой разбавляет для вкусу ядрёного. Стращай, не стращай — всё равно разбавляет стервец! Ух, я его!.. На закусь оставлю, — великодушно решил мёртвый маг. — А ты, ясноглазая, вечером ко мне приходь, дорогу, чаю, найдёшь. Токмо едина приходь, братца тваво да обёртыша мне не нать… ох ты ж, лешево гнездо на пять яиц, вот и ешь кметов перед сном!.. Приходи, не пожалеешь.

— А гвоздей жареных не желаете? — огрызнулась я, устав бояться. — Рекомендую. Под ведёрко святой воды хорошо пойдёт. Надоел. Жри слизней, харк облазарный.

— Какой язык, бесценная! — попенял мертвяк. — Но не придёшь ты — приду я. И уйду, а кого-то вынесут ногами вперёд. Брось кметов, все одно не оценят. О себе подумай, о брате, и о Той-Что-Всем-Селезёнку-Насквозь-Проела, её Темнейшестве, грымзе старой. Она сейчас землю роет, так хочет с вами повидаться. А найдёт — шутить не станет…

Он отвесил наглый поклон, череп его распался как сломанный чемодан, и на колени мне вываливалась серая студенистая масса…

Я проснулась в холодном поту, хрипя как недодушенная утка. Что-то маленькое и горячее, точно уголёк, колотило меня в грудь. Звезда… Привычно прижав её ладонью и уже не ожидая от утра ничего хорошего, я с грацией молодого слонопотама сползла с кровати и обнаружила, что, во-первых, заснула в одежде, и, во-вторых, в комнате кроме меня никого нет. Вид брошенной на стул кольчуги, которую иначе чем "Броненосец «Потёмкин» я про себя уже не называла, вызывал нервную дрожь. Таскать на себе восемь с половиной килограммов стали и так нелегко, а если эта «сталь» на два размера больше нужного и зверски натирает шею, единственное, что приходит в голову, это: "Убейте меня кто-нибудь!"

На столе лежала записка. Клочок пергамента самого невинного вида. "С левой ноги встали, — мелькнула мысль где-то на заднем плане, — дело за плохими новостями".

Записка меня не разочаровала.

Дорогая Януська, — гласила она, — доброго тебе утра и все такое. Ты так сладко дрыхла (зачёркнуто) спала, что будить тебя мы не стали. Где мы? Можно сказать, что повсюду, хотя со взрывчатыми смесями не экспериментировали. Просто не только у тебя тыковка варит (последние слова зачёркнуты) ты одна быстро соображаешь, у нас в голове тоже не кефир плещется. Пусть криптоботаника не мой хорёк (зачеркнуто) конёк, но чародей я или погулять вышел?

Это был риторический вопрос, если ты не поняла.

Мы идём в народ, скоро не жди, встретим колдуна, оставим тебе кусочек. Цепочку я (зачеркнуто, зачеркнуто, зачеркнуто), в общем, аннигилировал.

И нет, умирать мы не собираемся.

Саша, Идио.

~ ~ ~

Во вторую ночь беси вопили злее прежнего. Канира тенью бродила по избе, задрёмывала то на лавке, то за столом, но всякий раз, как начинался ор, испуганно вскидывалась. И снова начинала ходить — от печки к окну, от окна к печки, от печки к двери. Лукан. залившись с вечера по самые брови, что-то мычал во сне, хрипел и дёргался. Опившаяся сонного зелья бабка вздыхала и охала всякий раз, как беси заходились в истошном крике, растревоженные куры испуганно кудахтали в птичнике, старый Ярик тихо, жалобно подвывал им из конуры. Один Вихря спал беспробудно, не слыша ни криков с улицы, ни бабкиных вздохов, ни как сокрушалась мать, поутру наведавшись к птице и найдя трёх несушек уже закоченевшими. Не слыхал он и того, как пришла соседка Горпына и поведала, что на калитке Рисениной тряпицу белую кто-то повесил, а сама девка в избе на столе лежит мёртвая.

— В избу взошли — лежит девка си-и-иняя! Шея что у курёнка свёрнута, платье на груди искровавлено — вдругорядь падаль кровушки попил, мясца сладкого отведал, костьми похрустел, мозги повытягнул, — гулким басом вещала тётка, прозванная зятьями Живодёрихой. — Токмо вежды у ей сомкнуты, руки сложены — девка ведьмаристая, видать, озаботилася. А що не далси ей мертвяк — за то мужику тваму поклон низкий. Наказано ить было: сказывай ведьмарям усё без утайки, а он забрехалси аки пёс шелудивый… Не в обиду, детушка, грю, в упреженье токмо: уйдет ежли девка, грызть землю мужику тваму, кровью умыватьси лешаку безголовому. Оглоеду треклятому.

Сказала, как припечатала. Кулаком по столу. С потолочных балок посыпалась сажа.

— Ведьмарка с Лукашей о работе условилася, — беспокойно заёрзала Канира, — он и мошну растряс уж. Таперча не уйдёт она, покуда нежитя по ветру не развеет. Верно грю, слово ведьмарье дадено, што стрела стреляна… Тетинька, волхва покойную отчитывать, чай, не звал никто? Пойду, что ль, покличу? — и метнулась к двери, что стрела самострельная.

— Куды торописси, заполошная? — властно громыхнула Живодёриха под жалобный треск лавки. — Обожди, с тобой пойду! Слышь, шо грю? Обожди! Канька, бисова душа!..