Хребты Безумия

Однако задолго до того, как мы миновали знакомое пятиконечное здание и добрались до самолета, наши мысли обратились к не столь мощному, но все же внушительному хребту, который нам предстояло преодолеть. Его черные, облепленные руинами склоны маячили впереди грозными великанами, и, глядя на них с холмов предгорий, мы вновь вспомнили азиатские картины Николая Рериха. Мы подумали о проклятой сети ходов, что их пронизывала, о жутких аморфных тварях, которые, быть может, пробирались, корчась и истекая слизью, к самым высоким из полых башенок, и нам стало страшно, ибо маршрут предстоящего полета проходил мимо этих обращенных к небу нор, где завывания ветра так похожи на знакомый музыкальный свист. Хуже того, мы заметили вокруг некоторых вершин явственные следы клубящегося тумана (несомненно, того самого, который бедняга Лейк ошибочно приписал вулканической деятельности), и нас пробрала дрожь, когда мы обнаружили в нем сходство с тем, другим, от которого мы спасались бегством. Проклятое, полное кошмаров подземелье — вот откуда исходили все эти пары.

Убедившись, что с самолетом ничего не произошло, мы судорожно закутались в меховую летную одежду. Данфорт легко запустил двигатель, и мы очень плавно взмыли в небо над зловещим городом. Внизу простирался циклопический каменный лабиринт — таким же мы видели его и в первый раз, совсем недавно, хотя нам казалось, что с тех пор минули века. Набрав высоту, мы принялись маневрировать, чтобы определить силу ветра, перед тем как пересечь перевал. Снежная пыль в зените бешено плясала — это значило, что где-то очень высоко носятся вихри, но на нужной нам высоте, 24 000 футов, было достаточно спокойно. У самых пиков мы вновь услышали характерный свист ветра, и я заметил, как дрогнули руки Данфорта, сидевшего в кресле пилота. Решив, что при данных обстоятельствах даже такой неопытный пилот, как я, уверенней Данфорта проведет самолет меж горных вершин, я предложил ему поменяться местами и передать мне управление. Он не возражал. Я старался держать себя в руках и прилагал все свое уменье, глядя исключительно в просвет, где виднелось красноватое небо, и совсем не обращая внимания на курящиеся горные вершины. Я жалел только, что нет воска, чтобы, подобно спутникам Одиссея у берега сирен, залепить себе уши и не слышать, как насвистывает в пещерах ветер.

Однако Данфорт, свободный теперь от обязанностей пилота, взвинтил себя до предела и никак не мог успокоиться. Он ерзал, оборачивался на оставшийся за спиной город, оглядывал изрытые пещерами и облепленные кубами горные пики впереди, унылые заснеженные холмы по сторонам, бурливое облачное небо над головой. И как раз над самым перевалом, когда я был предельно сосредоточен, Данфорт испустил отчаянный вопль, едва нас не погубивший: я дернулся и на миг потерял контроль над штурвалом, однако тут же взял себя в руки и уверенно одолел остаток опасного пути. Боюсь, правда, что к Данфорту никогда уже не вернется душевный покой.

Я говорил уже, что Данфорт не желает рассказывать, отчего он закричал и что такого ужасного увидел, но, подозреваю, причины его нервного срыва следует искать именно в этом эпизоде. По ту сторону перевала, медленно сбавляя высоту, мы обменялись несколькими словами (приходилось перекрикивать свист ветра и шум мотора), но речь шла только о клятвах хранить секрет, которыми мы обменялись, прежде чем покинуть кошмарный город. Есть вещи, согласились мы, которые не годится знать и обсуждать всякому встречному-поперечному, и я молчал бы и дальше, если бы не экспедиция Старкуэзера-Мура: ее нужно остановить любой ценой. Во имя мира и благополучия человечества оставим в покое иные темные, глухие уголки Земли и ее неведомые глубины, а то как бы не восстали от мертвого сна противные естеству твари, не полезли бы, извиваясь, из черных нор порождения кошмара, чье безмерно затянувшееся существование бросает вызов небесам, и не отправились завоевывать себе новое жизненное пространство.

Данфорт признался только, и то намеком, что его напугал мираж. То, что он видел, не связано, по его словам, с Хребтами Безумия, которые мы пересекли: с их кубическими пристройками, гулкими пещерами, червячными ходами, где клубятся испарения. Фантастическое, адское видение блеснуло в зените, среди завихрений облаков: оно отразило то, что лежало по другую сторону сиреневых западных гор, которых боялись Старцы. Вполне возможно, это был обман зрения, и виноваты в нем были прежние переживания, а также настоящий мираж, который мы видели накануне вблизи лагеря Лейка, — но, как бы то ни было, Данфорт воспринял эту картину как реальность и лишился из-за нее покоя.

Порой у него срывались с языка отрывочные слова: «черная яма», «резной ободок», «протошогготы», «пятимерные массивы без окон», «неописуемый цилиндр», «древний маяк», «Йог-Сотот», «первичный белый студень», «цвет вне пространства», «крылья», «глаза во тьме», «лестница на Луну», «первоначальные, вечные, бессмертные» и прочая бессмыслица; но когда наступает просветление, он от всего этого отрекается, ссылаясь на мрачную, полную необычных идей литературу, которую читал в юном возрасте. Надо сказать, Данфорт — один из немногих, кто осмелился дочитать до конца источенный червями том «Некрономикона», который хранится под замком в библиотеке колледжа.

Когда мы пересекали горный хребет, высоко в небе и вправду наблюдалось бурное перемещение паров; я не видел, что делалось в зените, но допускаю, что завихрения ледяной пыли принимали там странные формы. Остальное вполне могло дорисовать воображение — ведь Данфорту было известно, насколько живо отражаются иной раз в атмосфере отдаленные картины, как преломляют лучи и увеличивают изображение такие вот слоистые, подвижные облака. И потом, эти жуткие образы появились в его намеках не сразу, а лишь после того, как в памяти ожило прочитанное. Одного-единственного взгляда попросту не хватило бы, чтобы столько всего воспринять.

А в тот миг он выкрикивал лишь одно слово, безумное, однако имевшее слишком понятный нам источник: «Текели-ли! Текели-ли!»