Хрен знат

Где находится наш класс, я, честное слово, запамятовал. Поэтому держусь за теми, кого точно помню. Сажусь на свободное место в третьем ряду. Филониха с фырканьем чухает на другую сторону парты. Судя по ее поведению, я сел не туда. Ну и ладно! Кому не понравится - пусть пересаживают.

Валька вообще-то девка что надо: умная, и симпотная. Я даже хотел за ней приударить классе в восьмом. Да побоялся, что на смех меня поднимут. Был у Филонихи большой недостаток - лишняя извилина в голове. И втемяшилось в эту извилину стать кинозвездой. Она по натуре максималистка: или все - или ничего.

Все девчонки перед зеркалом крутятся, и ни единой трагедии. А Вальке оно не в жилу пошло. Вот чем-то она себе не понравилась. В общем, решила она, что артисток с такими рожами быть не должно. Даже хуже того, стала себя за это казнить и родителям своим выговаривать за хреновый генный набор.

Появились на юной девчонке старушечьи платки, платья и кофты. Зажила она, замкнувшись в себе. С пятого класса ее за глаза звали бабой Валей, или бабкой Филонихой.

Откуда я это знаю? Да она мне сама потом обо всем рассказывала. Я ведь последние восемь лет работал электриком. Ходил по домам и квартирам, счетчики менял у людей. Так и набрел на ее нору. Валька меня не сразу узнала, а я так с первого взгляда. Над щекой такая же завитушка, и фамилия в наряде - как

перепутаешь? Посидели, чайку попили, вспомнили школу. Поведала она за столом свои девичьи сердечные тайны.

А сейчас вот, рожу воротит. Да и я на нее не смотрю, слава Богу, не педофил. Мне сейчас интересней учительниц своих оценить с позиции возраста.

Минут, наверное, пять, как звонок прозвенел. Математички нет, взрослых, кроме меня, никого. Все, - думаю, - ясно. В связи с трагическим случаем, готовят мероприятие. Не факт, что урок вообще будет. А пацаны бесятся! Шум перерос в гвалт, Витька с Босярой по партам начали бегать, кто-то с задних рядов жеваной шпулькой в меня запустил. По затылку попал, падла.

Поворачиваюсь, смотрю на Камчатку. У всех невинные рожи, никто ничего не видел. И так мне обидно стало!

– Ну, что, - говорю, - дорогие мои детишечки, кто из вас давненько не обсирался в мозолистых руках рабочего человека?

Все засмеялись, а Юрку Напреева это сильно задело.

– Ну, я, - отвечает, - а че?

Ему действительно че? Он самый здоровый в классе, на целую голову выше меня. Да и мне тоже ниче. Зря, что ль, я помер со свернутым набок носом?

И тут открывается дверь. Входит наша математичка, за нею милиционер с директором школы. И началось! Чтобы со скуки не помереть, я сидел и подсчитывал, сколько раз наш Илья Григорьевич скажет свое знаменитое "не було", а товарищ из внутренних органов - страдательное причастие "данный".

Нельзя сказать, чтобы в классе царила мертвая тишина. Все занимались своими делами. Кто читал, кто рисовал. Валька штудировала "Историю". Юрка бомбил меня воинственными записками. Нагнетал, так сказать, атмосферу, страхом казнил. В одной из них был нарисован кулак. Я добавил к нему загогулину, чтобы стал он похожим на дулю, и отправил записку обратно.

На первой же перемене, Напреев прислал секунданта. Это был, конечно же, Славка Босых - худощавый, резкий, чрезвычайно смешливый пацан с феноменальной реакцией и бешенным темпераментом. В детстве мы с ним не дружили, но никогда и не ссорились. Дышали друг к другу ровно. А сблизились только на старости лет, когда нас из целого класса осталось всего трое.

– Ох, и схлопочешь ты!
– сказал он сочувственно.
– Злой сегодня Напрей. Как будете драться: до первой слезы, или до первой крови? Ты вызвал, тебе и условия выдвигать.

Я смотрел на его лицо, на задорно торчащий вихор. Хотел, но не смог узнать в этом белобрысом создании, лысого, пузатого мужика с потухающим взглядом. Такого, каким он был буквально на прошлой неделе.

– Так че передать Юрке?
– не унимался Босяра. Судя по подтанцовке, у него еще были дела.

– Не знаю, - нерешительно вымолвил я, - обо всем, вроде, договорились? Ну, если хочешь, скажи, чтобы плотно покушал на большой перемене. Я его буду бить, пока он не обосрется.

Славка сначала взвыл от восторга, и только потом залился серебряным колокольчиком.

– А ты молодец!
– вымолвил он, отсмеявшись.
– Так я ему и передам.

На следующем уроке я, наконец, увидел Надежду Ивановну. Было ей не больше тридцатника. Большие глаза за линзами толстых очков казались лесными озерами в крапинках зеленых кувшинок. Не читалось в них ни строгости, ни занудства. Только любовь. Почему же мы, дураки, до дрожи в коленях, боялись ее окриков?

Изложение - мой конек. Пока наша классная читала занудный текст, я на листочке бумаги рисовал синее дерево. Потом открывал тетрадь и, глядя на фрагменты рисунка, восстанавливал слово в слово, все, что она в это время произносила.

А больше уроков не было. Наш класс в полном составе пошел прощаться с Лепехой. Постояли у гроба, получили по узелочку с конфетами - и разошлись по домам.

Колька лежал в наглаженном школьном костюмчике с чернильным пятном на левой груди. Игрушечный гробик стоял на низкой скамейке. Лепеха был самым мелким из пацанов - на два сантиметра ниже Витьки Григорьева. Вот только его лицо поражало своей взрослостью. Его крепко побило в реке. На месте правого глаза чернела огромная гематома. Сквозь щеточку коротких ресниц, виднелось глазное яблоко. Он будто подмигивал мне, и мысленно говорил: "Какие дела, Санек? Сегодня я, а через неделю - ты!"

Глава 3. Дуэльный кодекс

Не знаю, сколько бы я простоял, если бы Славка не подергал меня за рукав. Будьте любезны, мол, на расправу! Ну да, это для них сейчас самое главное.

Я погладил Колькину руку. Перекрестился. От меня не убудет, а ему, глядишь, пригодится. Бабка читалка, в изумлении, уронила очки.

– Во чеканутый!
– сказал Босяра, выходя за мною во двор.
– А если в школе узнают? Ты это нафига? Тебя пацаны заждались, думают, что зассал, а ты тут...

По другую сторону улицы Юрка с Витьком - моим секундантом резались в ножички. Они сидели у самой обочины. Тротуара, на котором я вчера поскользнулся, еще не было. Люди там вообще не ходили из боязни промочить ноги в липкой, вонючей жиже. В том месте росла густая трава, а под ней - мочаки, не высыхавшие даже летом. Сахарный завод еще не построили и там, за забором кустарного предприятия, давили свеклу.

– А вот и Пята! Я думал, он смылся давно, - усмехнулся Напрей, как только мы подошли.
– Ну, че, где будем обсераться?

– Есть место, - успокоил Босяра, - за мной, пацаны!

Я двинул следом за ним, а Юрка с Витьком почему-то отстали.

Шли, держась метрах в пяти от нас, и продолжали свой разговор, начатый во время игры.

– Кто это тебе фингалов наставил?
– первым делом, спросил Славка.

– Не видел, темно было, - привычно соврал я.

– Ну-ну, - не поверил он.

Пару минут шли молча. И тут мне некстати вспомнилось, что этот ершистый пацан - мой будущий крестный отец.

Я вернулся из Мурманска в разгар перестройки. Нужно было досматривать мать, зализывать раны и привыкать к нищете. Серега пристроил меня в авторемонтные мастерские. Я менял сайлентблоки и шаровые опоры, короткие и длинные рычаги, втулки маятника. Три машины пропускал через кассу, четвертую - через себя. В цеху было холодно. Клиент шел небогатый. Предпочитал расплачиваться жидкой валютой. Да и деньги теряли вес еще на пути из кармана в карман. Чтоб не упасть до конца рабочего дня, приходилось ходить за закуской. Это недалеко.