Хрестоматия по сравнительному богословию

В эпоху разложения арианства римский авторитет поднялся и на Востоке. Простые верующие, некомпетентные в догматических тонкостях, стали желать внешних гарантий православия своих епископов, в особенности тех, которых подозревали в арианстве. Общение с Римом считалось такою гарантиею, потому что на Западе ариане не имели силы, а православие Римской Церкви считалось незапятнанным. Это мнение было более лестно для Рима, чем основательно: православие римлян выглядело крепким потому, что они не принимали серьезного участия в богословской борьбе против ариан; но в годины испытания Либерий подписал полуарианский символ и Викентий Капуйский в Аримине допустил отмену Никейского Символа. При слабом знакомстве с догматическими партиями на Востоке, в Риме принимали всех, кто подписывал Никейский Символ, и тем нередко только увеличивали восточную смуту. А в глазах лиц высокопросвещенных Римская кафедра дискредитировала свой авторитет тем, что не поняла, что во главе кафолического течения на Востоке стоит Мелетий Антиохийский, а Павлин представляет только секту, и стала на сторону последнего.

Как известно, попытка пап урегулировать своим влиянием постановления II Вселенского Собора кончилась неудачно. Точно так же Флавиан Антиохийский не явился на суд папы по его требованию, и дело его кончилось мирно по влиянию Златоуста. Вмешательство папы Иннокентия в дело Златоуста было безуспешно главным образом вследствие того, что в этом деле принял участие сам император, хотя повод для вмешательства папы был самый законный. Оно вызвано было посланием к папе самого Златоуста. Самые характерные строки этого послания – его заключительные слова. Показывая, что данное происшествие касается не его только, а есть дело общецерковное, Златоуст прибавляет в конце послания: «…и Венерию, епископу Медиоланскому, и Хроматию, епископу Аквилейскому я писал то же. Будь здоров о Господе». Это прибавление весьма неблагоприятно для претензий Римского епископа.

Вообще нельзя преувеличивать некоторых сторон в подобных апелляциях к Риму. Нужно помнить, как здесь обыкновенно стояло дело. Когда епископ с Востока обращался к папе, то он обычно занимал высокое положение в своей Церкви, так что в случае нужды ему некуда было апеллировать, как только на Запад. Таково было положение Златоуста. Он мог обратиться за содействием к Флавиану Антиохийскому, который выше его по положению, но тот ничего не мог сделать для него по своей старости. Естественно, что Златоусту оставалось искать опоры и защиты от своих сильных врагов (Феофила Александрийского) только на Западе. Многие явления кажутся простыми только потому, что они уже урегулированы. Два истца, заспорившие по поводу вексельной уплаты, обращаются к судье и не благодарят его за разбирательство дела, так как судья поставлен на это. Точно так же отправляющий письма по почте не благодарит почтовых чиновников, потому что они обязаны экспедировать оплаченную корреспонденцию. Но в древнее время, о котором у нас идет речь, отношения не были урегулированы в такой степени. За отсутствием формальных инстанций нужна была живая энергия какого-либо влиятельного лица. В указанном выше случае нужно было такое лицо, которое своим влиянием могло бы содействовать собранию большого собора. Папа являлся именно таким лицом.

Одному из преемников Златоуста, Несторию, также пришлось встретиться с авторитетом папы, которым был тогда Келестин [105] . Может быть, последний держался воззрений Льва на власть папы, но он не выразил этого ясно. Надо заметить, что он не отличался богословским образованием и не мог потому разобраться достойно в споре Нестория с Кириллом. Еще долго спустя на Западе смешивали несторианство с пелагианством. Но Несторий и не думал обращаться к Келестину как авторитету. Послы папы явились на соборе по этому делу с инструкцией не особенно корректной. Папа велел держать им себя в качестве судей, но не пускаться в прения. Послы выражались: «никто не сомневается, но всем векам известно, что святой и блаженнейший Петр, князь ( , что значит собственно префект претории, второе лицо после императора) и глава апостолов, столп веры и основание Церкви, приявший от Господа ключи Царства Небесного, доныне живет и судит в лице своих преемников». Кирилл умолчал на это заявление и дал делу такой оборот, как будто бы легаты высказались так в качестве уполномоченных не одной только Римской кафедры, но всех западных епископов. Такое понимание сильно умаляло проводимую легатами тенденцию.

105

Келестин I, или Целестин (Celestinus). – Изд.

Участие Льва Великого в делах Востока по поводу евтихианства представляется особенно интересным. Все, что мы знаем о Льве Великом, по-видимому, заставляет ожидать, что он со всей полнотой выразит папскую притязательность. Все, по-видимому, сложилось самым благоприятным образом для возможно энергичного заявления этой проводимой им идеи о полноте власти Римского епископа. С одной стороны, папа – истинный римлянин, с характером твердым, с богатым запасом многолетней административной опытности, с горячей верою в свое первенство, заявивший себя со славою в деле распространения римской юрисдикции на Западе. С другой стороны, никогда еще имя Римского первосвященника не стояло так общепризнанно высоко, как в эпоху Кирилла и Келестина, когда даже представители интеллигентных кругов на Востоке предрасположены были смотреть на папский авторитет с римской точки зрения. А затем – крайняя запутанность в церковных отношениях: неосмысленный страх перед призраком несторианства, до крайности, до ереси утрированные воззрения защитников александрийских воззрений, ревность по вере, разрешившаяся разбойничьим собором. И между тем – доверие к Риму общее: сюда апеллирует монофизит Евтихий; к папе же прибегает Флавиан Константинопольский. Один из знаменитейших епископов восточных, Феодорит Кирский, в послании, не чуждом даже лести, повергает свое дело на суд Римского первосвященника.

Анатолий Константинопольский добрыми отношениями к Риму пытается загладить подозрительную законность его избрания, свою слишком близкую связь с деятелями Второго Ефесского собора.

Несмотря на все эти благоприятные знамения времени, Лев Великий действует с поразительною осмотрительностью. Твердо и ясно развивая свои церковно-административные идеи перед теми, от кого нельзя было ждать возражений, перед епископами западными, он весьма умерен в своей переписке с Востоком.

Лев Великий не высказывается ясно, и если мы встречаемся с некоторыми притязательными фразами, вроде фразы: «святой Петр говорит устами Льва», то эти фразы представляют лишь ораторское украшение, ничуть не выражающее идей папства. Известно, как последовало самое вмешательство Льва в это дело. Он получил в 448 году апелляцию от Евтихия, осужденного Флавианом, и должен был что-нибудь сделать. Сначала он не проявлял проницательности и не понял, что Евтихий еретичествует, так что даже принял его под свою мощную защиту. Самое сильное выражение его претензий мы видим в том, что он упрекает, почему ему не были доставлены все сведения о происшедшем соблазне. Но составление сведений об еретиках требовало много времени, а Флавиан не торопился сделать это и получил от папы письмо, в котором Лев Великий просил его поспешить, так как он, папа, до зрелого исследования не может высказать решения. «Мы удивляемся, как мог ты умолчать об этом соблазне, а не позаботился, напротив, уведомить нас прежде всего, чтобы никакое сомнение на этот счет не было возможно. Мы желаем знать основания твоего поведения в этом деле. Мы естественно озабочены им; поспеши же со всею полнотою и ясностью известить нас, – что тебе должно бы сделать уже и раньше. Ибо мы, считая дела, касающиеся священных лиц, весьма важными, до зрелого их исследования не можем высказаться в пользу той или другой стороны, не выслушав всего со всею справедливостью».

Здесь мы встречаемся с весьма слабым подобием того столкновения, которое вышло у Юлия с антиохийскими епископами.

Флавиан писал Льву Великому по этому делу лишь для того, чтобы папа не оставался в неведении, что Евтихий на Константинопольском соборе отлучен от Церкви; Константинопольский патриарх просил папу известить об этом и подведомых ему епископов, чтобы кто-нибудь из них по ошибке не принял Евтихия в церковное общение. Словом, Флавиан сообщает папе определение Собора лишь к сведению и, пожалуй, даже к исполнению. А Лев Великий думает о пересмотре всего этого дела. Но из его слов далеко не ясно, вступается ли он в это дело как третейский судья, как judex ex compromisso [по взаимному соглашению спорящих сторон] или же в силу принадлежащего ему jure divino [по Божественному праву] права высшего надзора над всею Вселенскою Церковью. С верным тактом он неясностью фразы прикрывает свои папистические притязания от протеста и возражений.

Халкидонский Собор 451 года в истории римского приматства составляет факт обоюдоострый по своему смыслу. Здесь церковный авторитет Рима поднялся на такую высоту, до которой он не доходил прежде. И, однако же, именно здесь нанесен был самый тяжкий и глубокий удар римским притязаниям. По этой двусторонности своей Халкидонский Собор есть истинное порождение национального характера греков, непрямого, почти лукавого.

Вся видимость Собора, декоративная сторона его, составляет одну из блестящих страниц в истории папства. Льва приглашали на Собор: он не явился – по тем же побуждениям, по которым уклонился от участия в Сердикском соборе и Юлий. «Это не согласно было с установившимися обычаями». Легаты папы держали его имя поистине честно и грозно. Слова «такого-то епископа принял в общение святейший папа города Рима» являлись предвестником благополучного исхода этого дела. Сам Анатолий заявил, что Диоскор низложен не за веру, а за то, что он осмелился произнести анафему на папу, – и против этого не возражали. Несколько документов, прочитанных на Соборе, адресованы: «святейшему и боголюбезнейшему Вселенскому архиепископу и патриарху великого Рима и святому Вселенскому Собору, собранному в Халкидоне», что ставит Вселенский

Собор в положение совещательного собрания при папе. Послание Собора Халкидонского к папе – по букве – составляет один из самых неудобных документов для защиты положения, что Вселенский Собор выше папы: «Ты был для всех истолкователем голоса блаженного Петра. По твоей инициативе мы показали чадам Церкви наследие истины… Ты в лице твоих наместников управлял нами с благосклонностью, как глава членами… Вот что мы сделали вместе с тобою, который присутствовал с нами духом, братски нам сочувствовал и почти зрим был в мудрости твоих местоблюстителей. Благоволи, святейший и блаженнейший отец, признать и наше определение о Константинопольской кафедре своим, достолюбезным и приличным для благоустройства. Все дело началось от твоей святости, и по всегдашней твоей благосклонности мы и осмелились утвердить, зная, что всякое исправление, производимое детьми, относится к их собственным отцам. Итак, умоляем, почти наш суд твоим утверждением. И как мы заявляли согласие с тобою во всем добром, так и твоя святость да воздаст детям должное». Но под этою лукаво-льстивою формою Льву подносили определение Собора о том, что Константинопольский архиепископ имеет преимущества, равные с Римским, против чего протестовали со всею решительностью папские легаты, находя в нем ограничение преимуществ апостольского престола, учрежденных будто бы отцами Собора Никейского.

Четвертый Вселенский Собор состоялся отчасти по влиянию Льва, но он склонен был преувеличивать значение своего послания. Восточные епископы подписали это послание в ознаменование его и своего православия, а папа представлял, будто бы им решалось все дело. Против «томоса» (исповедания Льва Великого) высказались с сомнением в его полном православии некоторые епископы, подлежащие экзарху Фессалоникского викариатства, относящегося к Римской же Церкви. И нужны были сильные меры, чтобы успокоить эти сомнения. Вообще вопрос о православии означенного послания оставался открытым, пока не признано было Вселенским Собором, что оно строго православно. На Соборе его читали и обсуждали, а потом утвердили голосованием. Только потому оно признано памятником православным, а не потому, что шло от папы.

Самый сильный удар папе был нанесен при утверждении 28-го правила. Вопрос о преимуществах Константинопольского патриарха на Халкидонском Соборе назревал постепенно. Первоначально была намечена иная программа церковного устройства, причем Константинополю не предполагалось дать того высокого положения, какое он занял в действительности. Составлен был проект 28-го правила, и при обсуждении его произошли случайно события, вскрывшие ход дела. Если бы не сохранились подробности деяний этого Собора, то, по-видимому, можно было бы предположить, что это правило было встречено всеобщим согласием и не встретило препятствий, войдя в церковно-каноническую жизнь. Но оказывается, что папские легаты протестовали против этого правила; они торжественно удалились из заседания, предполагая, что это произведет соответствующее их намерению смущение между отцами Собора и что с ними потом согласятся все. Но правило было принято, и такой исход дела возможно было предвидеть. Римские послы держали себя авторитетно и грозно, а это не всегда вызывает сочувствие в собеседниках. Поэтому естественно, что их неудовольствие не встретило отголоска в восточных отцах.