Христа распинают вновь

Священник стоял, крепко сжимая в руках евангелие. Тем временем какой-то молодой ликоврисиец взобрался на колокольню, схватил веревку и яростно забил в колокол. Две испуганные совы бесшумно слетели с платана и исчезли в темноте.

На балконе появился совершенно пьяный ага. Ему показалось, что площадь заполнилась чужим народом. В ушах у него гудело: где-то как будто кричали, плакали или пели — он ничего не мог понять! И что такое случилось, почему бьют в колокол?

— Иди сюда, Спаномария, — сказал он, обернувшись назад, — иди сюда и открой мне тайну! Что это за толпа на площади? Что это за гул, что за колокола? Или, может быть, мне все это снится?

Капитан Фуртунас показался на балконе, на ходу обвязывая белым полотенцем голову, чтобы она не трещала. Пьянствуя с агой, он всегда делал себе такую повязку, потому что раки, говорил он, может разорвать голову на тысячу частей. Время от времени он разворачивал полотенце, окунал его в ведро с холодной водой и снова крепко обвязывал разгоряченную голову.

Капитан нагнулся и посмотрел вниз; он неясно различал собравшихся вокруг платана мужчин, женщин, какие-то знамена.

— Ну что ты там видишь, Спаномария? — снова спросил ага. — Понимаешь ли ты, что там, внизу, творится?

— Люди! — ответил капитан. — Люди, мне кажется. А ты как думаешь, ага?

— Мне тоже кажется, что люди… Откуда они взялись? Что им нужно? Выгнать их из села? Оставить их? Спуститься с кнутом? Как ты думаешь?

— Да брось, ага! Зачем теперь кричать, спускаться с кнутом и портить себе настроение! Не думай о них, будем лучше сами развлекаться. Давай-ка выпьем еще по стакану.

— Юсуфчик, — крикнул ага, — принеси сюда, золотой мой, подушки, стаканы и большую бутылку. И закуски! Иди сюда, веселись и ты с нами, Юсуфчик! А греки пусть себе дерутся.

— Где отец Григорис? — продолжал спрашивать поп Фотис. — Где ваше начальство? Неужели нет ни одного христианина, который сходил бы за ним?

— Я пойду! — ответил Манольос. — Потерпи немного, отче!

И повернулся к Михелису.

— Потрудись немного, Михелис, пойди позови своего отца. Скажи ему: пришли христиане, преследуемые христиане, и припадают к его ногам, взывая о помощи. Он же архонт, он должен им помочь. А я побегу к попу Григорису. Ты же, Костандис, беги к деду Ладасу, скажи ему, что чужие люди пришли и продают свои вещи за полцены, они в нужде; так ему и скажи, а то он не придет. А ты, Яннакос, беги к капитану домой! Пришли люди, потерпевшие кораблекрушение на Черном море; слышали о нем и пришли… Проходя мимо, позови и учителя, пусть он тоже придет; скажи ему: греки пришли, и они в большой беде!

Какой-то мальчуган вмешался:

— Капитан ест и пьет наверху, у аги… Вот он вышел на балкон. Ого! И голова у него обвязана полотенцем; значит, пьян вдрызг!

— Архонт тоже спит, храпит! — послышался за ним веселый голос. — Даже пушка его не разбудит!

Они обернулись. Вдова Катерина, кругленькая, с пухлыми губами, краснощекая, подошла, запыхавшись. У нее на голове была новая зеленая шаль с большими вышитыми розами, щеки ее горели, вычищенные ореховым листом зубы сверкали.

— Он сейчас на седьмом небе, спит и храпит! — повторила Катерина, игриво посматривая на Манольоса и улыбаясь. — Ты напрасно шлешь к нему вестников, Манольос!

Манольос повернулся к ней лицом, но испугался и опустил глаза. «Это же зверь, — подумал он, — зверь, пожирающий людей. Отойди от меня, сатана!»

Вдова подошла ближе. От нее одуряюще пахло — настоящий зверь! Но тут же она услышала чье-то грозное рычание и обернулась. Опустив голову, на нее мрачно смотрел Панайотарос. По-видимому, он тоже бежал, потому что дышал прерывисто, и его покрасневшее, изрытое оспой лицо было страшно.

— Пошли! Пошли! — сказал Манольос, торопя друзей.

Они побежали вверх по склону и вскоре исчезли в кустарнике.

Стиснув зубы, рассерженный Панайотарос сделал шаг-другой и остановился перед Катериной.

— Ты что же, ходила домой к этому парализованному хрычу? — прорычал он и, дрожа, наклонился к ее плечу. — Что тебе нужно было от него? Мерзавка, я тебя сожру!

— Я не гипс, чтобы ты мог меня съесть! — засмеялась вдова, скользнула в толпу и остановилась около великана, державшего знамя.

— Потерпите, дети мои! — говорил теперь священник, расхаживая взад и вперед среди своих людей. — Потерпите, сейчас придет начальство, придет и отец Григорис, кончатся наши муки! Мы вырвались с божьей помощью прямо из когтей смерти. Снова пустим корни в землю, не погибнет наше поколение! Не погибнет, дети мои, — оно бессмертно!

Раздался радостный крик, словно улей загудел, потом все притихли. Некоторые женщины, расстегнув блузки, стали кормить грудью детей, чтобы те не плакали. Великан опустил знамя на землю, а столетний старик протянул свою мозолистую руку к мешку и улыбнулся.

— Слава тебе господи, — пробормотал он, — пустим снова корни! — и перекрестился.

Тем временем со всех сторон сбегались напуганные селяне, подошло и несколько старух; собаки устали лаять и обнюхивали пришельцев; а мальчуган, держась за веревку, все звонил и звонил в колокол.

Над миром расстилалось синее бархатное бескрайнее небо с разбросанными по нему редкими звездами. Подняв глаза к небу, пришельцы смотрели на него, доверчиво ожидая прихода старосты и решения своей судьбы. В наступившей тишине слышалось ласковое журчанье льющейся воды.

— Ну, чертов капитан, налей еще, — сказал ага, слушая, как журчит ручей. — Это похоже на сон. Хорошо нам живется, налей, выпьем еще, чтобы не просыпаться. И имей в виду, когда подерутся греки, дай мне знать, чтоб я спустился с кнутом.

— Не беспокойся, ага, я смотрю внимательно и дам тебе знать! Я на вахте!

— Позвал бы сеиза, пусть придет с трубой! Может быть, он мне понадобится. Юсуфчик, разожги мою трубку!

Юсуфчик зажег длинную трубку с янтарным наконечником, ага закрыл глаза, начал курить, и ему казалось, что он вот так, сидя на подушке, с большой бутылкой и Юсуфчиком, входит в рай.

Манольос тем временем вернулся и, воздев руки, кричал, с трудом переводя дух от быстрой ходьбы:

— Расступитесь, расступитесь, братья, священник идет!

Мужчины вскочили на ноги, женщины вытянули шеи и затаили дыхание. Хоругвь опять поднялась, снова заколыхалась около священника, старики с иконами опять стали за ним. Священник перекрестился.

— В добрый час, — пробормотал он и продолжал ждать, не двинувшись с места.

Пришел Михелис и, нагнувшись к уху Манольоса, тихо сказал: