Христианство. Настоящее

• по возможности передает динамизм и риторическую насыщенность оригинала, не копируя его синтаксическую структуру;

• по возможности сохраняет традиционную терминологию;

• способен стать основной для разного рода комментариев.

Сразу стоит заметить: мой перевод делается не для того, чтобы «заменить» Синодальный, церковнославянский или любой другой текст Библии. Основных задач две – помочь тем, кто интересуется текстом Посланий, и собрать отклики, которые помогут понять, куда двигаться дальше.

Обычно сам разговор о таком переводе порождает множество вопросов по принципу «или – или»: взять за основу традиционный византийский текст или критический, составленный учеными по древним рукописям уже в новое время? Переводить так, чтобы всем стало понятно, или так, чтобы передать все тонкости оригинала? Но в XXI веке, когда информация распространяется по сетям в электронном виде, а бумажные издания выходят в разных версиях, нет необходимости жесткого выбора «или – или». Перевод может существовать в разных вариантах, при этом, какой конкретно будет представлен читателю, зависит от его выбора: это могут быть программы, содержащие разные версии текста, и бумажные издания с такими же версиями.

Этот перевод предлагается выполнить в двух тесно связанных вариантах: традиционный (или филологический) и общедоступный (или миссионерский). Их объединяют общая ключевая терминология, общие экзегетические решения, стремление сделать текст литературным и понятным.

Отличия прежде всего – в степени доступности текста для неискушенного читателя. Традиционный перевод по возможности сохраняет формальные черты оригинала, оставляя необходимые пояснения для комментариев, а общедоступный проясняет больше в самом тексте перевода. Первый ориентирован скорее на человека с высшим гуманитарным, второй – на человека со средним или высшим техническим образованием.

Сначала я делаю перевод традиционный, причем в двух вариантах: один с самого распространенного в научных кругах критического текста (Nestle-Aland 28), другой – с византийского, близкого к текстуальной базе Синодального перевода и самого распространенного среди православных греков (Антониадис 1904–1912 годов с исправленными опечатками, но об этой версии мы говорить сейчас не будем). Его приоритеты: сохранение культурно-исторической дистанции без искусственной архаизации, сохранение традиционной терминологии, литературность без манерности и вычурности. А дальше этот перевод немного редактируется, чтобы сделать его более понятным для читателя, не владеющего серьезными знаниями о Библии и ее мире, – так возникает общедоступный вариант.

Ключевая проблема, с которой я борюсь в этих переводческих опытах, – невразумительность и вялость синтаксических калек с греческого оригинала. Чтобы яркий и сочный текст Павла зазвучал по-русски, надо не просто заменить греческие слова русскими, выстроив их в грамматически правильные конструкции, нужно найти синтаксические и даже риторические аналоги в русском языке, которые прозвучат понятно и в то же время энергично.

Теперь рассмотрим один конкретный пример в традиционном Синодальном переводе, в двух опубликованных новых Библиях (РБО и Заокской), а также в двух вариантах моего собственного перевода (традиционном и общедоступном, причем отличия общедоступного перевода от традиционного выделены подчеркиваниями). И так мы, собственно, и увидим, с какими проблемами сталкивается переводчик и как он их решает.

Итак, Колоссянам 2:20–23. Для тех, кто знаком с греческим, приведу оригинал:

, ; , , , , .

Синодальный перевод дает нам, по сути, кальку этого выражения и тут начинается много непонятного: Итак, если вы со Христом умерли для стихий мира, то для чего вы, как живущие в мире, держитесь постановлений: «не прикасайся», «не вкушай», «не дотрагивайся», что все истлевает от употребления, по заповедям и учению человеческому? Это имеет только вид мудрости в самовольном служении, смиренномудрии и изнурении тела, в некотором небрежении о насыщении плоти.

«Стихии этого мира» – точный перевод слов оригинала , но мы скорее назовем так воду, огонь, воздух и нечто подобное. И что это «истлевает от употребления»? А ведь в общем и целом смысл оригинала здесь понятен: правила Моисеева закона касаются материальных вещей, которые уничтожаются в процессе использования, будь то пища или одежда. Они, разумеется, противопоставляются вечному. И как же описать то, что с ними происходит?

Большая проблема в этом отрывке – слово , которое традиционно переводится как «смиренномудрие». В современном христианском словаре это слово обозначает безусловную добродетель, но в данном контексте это явно не так. В результате Синодальный ставит в один ряд совершенно разные понятия. И что, собственно, «имеет вид мудрости», остается неясным.

Наконец, здесь есть настоящая экзегетическая проблема. Что означает стоящее в самом конце выражение ? Одни толкователи (как в Синодальном) видят здесь пренебрежение к телесным потребностям, другие (мы увидим их мнение ниже, в переводе РБО), напротив, некую пресыщенность и разнузданность. Но в любом случае речь тут идет о телесной стороне жизни: эти люди не заботятся о духовном, а лишь о пище и тому подобных вещах. Ударяются ли они в разгул или в строгую аскезу, уже вторичный вопрос, важно, что для них еда и питье оказываются важнее всего остального.

Собственно, речь здесь идет о том, что смерть Христа освободила христиан от привязанности к ритуальным правилам Ветхого Завета, которые касаются вещей временных и исчезающих. Им надо заботиться о вечном, а не о том, что именно есть или пить. Но едва ли кто, прочитав Синодальный перевод, придет к такому выводу.

Заокский перевод разъясняет многие из этих вопросов, давая дополнительную информацию курсивом:

Если в самом деле умерли вы со Христом и отрешились от архаичных представлений этого мира, зачем, как живущие жизнью Его, следуете вы установлениям: «не прикасайся, не ешь, не трогай!», имея дело со всем тем, что и предназначено к уничтожению при использовании? Человеческие это заповеди и учения человеческие. Все это только кажется мудрым, а в жизни надуманная набожность, самоистязания [и] изнурение тела не ведут к обузданию чувственности.

Конечно, «архаичные представления уже ближе к смыслу оригинала, но все же звучит довольно непонятно. И что плохого в том, чтобы иметь дело с вещами, уничтожающимися при употреблении, и как это связано с архаичными представлениями? Вот что касается «смиренномудрия», оно в этом тексте стало «надуманной набожностью», и это, пожалуй, хорошее решение.

Перевод РБО разъясняет это несколько иначе:

И если вы умерли вместе с Христом и теперь свободны от стихий мира, зачем же вы позволяете им устанавливать для вас всякие предписания, словно вы всё еще живете в этом мире? «Не прикасайся!» «Не ешь!» «Не трогай!» Да все эти запретные вещи для того и существуют, чтобы быть уничтоженными при употреблении! Все это – человеческие заповеди и учения! Такие предписания, с их самодеятельным благочестием, смирением и умерщвлением плоти конечно же создают видимость какой-то мудрости, но грош им цена. Они ведут лишь к потворству плоти!

Здесь сохраняются «стихии мира» (что необычно для перевода РБО, который обычно отказывается от традиционной терминологии). Но как это стихии мира могут устанавливать предписания? Вообще-то их установил Моисеев закон, а не стихии. Далее, «запретные вещи для того и существуют, чтобы быть уничтоженными при употреблении», но ведь запретные вещи существуют как раз для того, чтобы их уничтожали, не употребляя (вспомним судьбу санкционной продукции)!

Что касается «смиренномудрия», оно стало тут просто «смирением», но все равно не понятно, почему вдруг это понятие стало резко отрицательным.