Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Шрифт:
— Полагаю... старым, — неуверенно высказался Клеоник. — Разве что ран нету, так как они — дело рук человеческих, да, дело рук человеческих.
— И я думаю: старым. Первооблик Бога Сына — вещь установленная и страшно дорогая. Не может Он явиться в обличий горбуна, безногого, рябого. Недаром же на всех иконах Он в основном один и тот же: каштаново-золотые волосы, голубые глаза, «лицом не кругл».
— Ясно, — оживился Клеоник. — Дальше.
— Ещё один вопрос. Скажите, может ли одна вещь быть сразу в двух местах?
— Нет, — ответил Бекеш.
— И ещё
Друзья стояли ошеломлённые. Уничтожающий, безжалостно логичный ход мысли Кристофича начинал открываться им.
— Крайнюю... плоть... Христа, — еле выдавил резчик.
— Да. Облик Христов — вещь неизменная, настолько великая и вечная, что Иисус не позволит Себе постоянно меняться, как этот паскудный мир. Одна вещь не может быть в двух местах. Подлинность реликвии Людовика честью своей подтвердил Рим. Значит?..
— Значит, нужно устроить этому жулику проверку coram populo и заодно убедиться в ином, — засмеялся Бекеш. — Навряд ли сие подтвердится.
— Хуже другое, — ехидно и грустно продолжал Кристофич. — Наместники Христа считают, что они выше Его. Что подходит Христу — не подходит им. Христу можно было не иметь крайней плоти, Папе — никак нельзя, и на это есть наистрожайший закон. Я вовсе не за то, чтоб такое делали со всеми людьми, я — христианин. Но, собственно говоря, почему? Помилуйте, где тут справедливость?
Умолкли трубы. Тяжелые половинки ворот начали расходиться. В толпе послышались вздохи.
— Так и не проверим, — притворно вздохнул Бекеш. — Гляньте, как их Лотр провожает... Со слезой.
И в этот момент Клеоник с усмешкой выпалил:
— Слушайте, хлопцы, не может того быть, чтобы Лотр не хотел стать Папой... Надеется, видать?
Друзья, уловив ход его мысли, рассмеялись. Бекеш представил себе эту картину и, поскольку имел живую фантазию, залился смехом.
— А хорошо было бы, хлопцы, ему эти надежды обрезать.
— А что, при случае, может, и сделаем, — ответил Клеоник.
Ворота выпустили Христа с апостолами. Народ бросился было за ними, стража, налегая изо всех сил на железные створы, с трудом затворила их.
— Всё же опасно это — таких выпускать, — тихо подал голос палач. — Им бы ходячие клетки. У меня есть очень миленькие.
— Цыц, — приструнил его Босяцкий. — Не надо им этого. Весь мир — клетка. А уж такой клетки, как княжество Белорусско-литовское, поискать, так не найдёшь... Бывай, Пане Боже.
...Дороги, дороги, белорусские дороги. Дождливая даль. Дороги. Монотонные, нежные и грустные, как лирное пение. Чёрные поля. Лужи. Редкие курные избы среди полей. Кожаные поршни месят грязь.
Четырнадцать человек одни на грязной дороге.
Пред ними — даль.
Глава 18
ЛАЗАРЬ И СЕСТРЫ ЕГО
И ходили они по земле белорусской, и, не слишком выказывая себя, смотрели, что творится на ней. И Христос искал, и не мог найти, и всё больше верил, что единственная в мире женщина предательски бросила его. И дошло до того, что стал он говорить, что не любит её, а хочет отыскать и отомстить. А Иуда не верил этому, ибо каждый час видел глаза Христовы.
Магдалина то шла, а то и ехала на муле. Не забывала из каждого местечка голубей выпускать. А апостолы от нудьги понемногу ссорились. Каток, например, доказывал Шалфейчику, что Фаддей — апостол выше Иакова, а тот на это резонно заметил, что стоит только взглянуть, — и сразу ясно, кто выше. Он, Иаков, дьяконом был, а те почти сплошь рослые. А Фаддей — скоморох бескостный, сморчок. После чего весьма пожалел Фаддей, что у него ходулей нет, ведь иначе этому верзиле и в морду не плюнешь.
И затосковали они.
Но близко уже было то время, когда вновь пришлось им доказать способность свою творить чудеса.
Пришли они в горячий вечер в деревню Збланы, что возле Немана, и увидели, как лежит посреди улицы и перекатывается в пыли с боку на бок богато одетый человек. А над ним квохчут две бабы, одна постарше, другая помоложе. И зовут они его: «Лазарь! Лазарь!» — а тот только: «Жел-лаю пом-мирать. Отвяжитесь!».
— Лазарь! Это же я, Марта! А Божечки мой! А то ли он набрался, как жаба грязи, то ли помирает? Марылька, поддержи ты его, горюшко наше горькое, последнее.
— И помру, — сказал Лазарь и хлопнулся в пыль.
И бросилась тогда Марта к пришлым людям, и заголосила:
— СпасителюдидобрыепотомучтопомербратнашЛазарьизгородавернувшись — и осталисьмывдвоёмссестроюсиротьшесчастныеинезащититнасникто!
А Христос зажал ладонями уши. И увидел младшую, чудной прелести деревенскую женщину. И улыбнулся.
— Лазарь, брат наш, умирает, — сказала она. — А ты кто?
— Я? Я Христос. — И он склонился, и приподнял голову лежащего. — Лазарь... Восстань, Лазарь.
Лазарь, услышав это, открыл глаза. Плыло над ним чёрное солнце, а сбоку, над горизонтом, весело скакал тёмно-багряный серпик луны.
— Солнце обратится во тьму и луна в кровь, — шепнул он.
— Лазарь, это я, Христос.
— Христос? Пане Боже, в руки Твои отдаю дух мой.
А потом возникли перед ним два Христа... Потом ещё два... Сорок... А за ними — неисчислимое количество апостолов.
— Легионы Господни, — сказал он, и упала его голова.
Тогда Мария, сестра Лазаря, начала горестно плакать и стонать, а Марта, ломая руки, заголосила: