Христоверы

– Хорошо, если не понимаешь, то сейчас поймёшь, – многозначительно пообещал поручик. – Ты пришёл к хлыстам не песни их слушать и не плясками любоваться. Ты пришёл, чтобы встретиться с Евстигнеем Крапивиным, дезертиром и убийцей, так ведь?

Сафронова затрясло. Спазмы сдавили горло, и он едва не задохнулся от приступа кашля. Слова жандарма прозвучали для него как приговор.

– Нет-нет, это не так, господин поручик? – пролепетал он дрожащим голосом. – Ну что у меня может быть общего с этим… гм-м-м… С этим дезертиром?

– А я полагаю, что какая-то договорённость у тебя с ним есть, – настаивал на своём поручик. – Признаюсь, пока не знаю какая. Но я убеждён, что мы поладим и ты сам, добровольно, откроешь мне глаза на всё.

Сафронов покачнулся и с трудом удержался на ногах. Каждое произносимое жандармом слово, как кувалдой, било его по голове.

– Богом клянусь, что ни в чём я не виновен, господин поручик! – взмолился он. – Я знать не знаю этого преступника и ведать не ведаю, где он!

Поручик, не спуская с него пристального взгляда, взял со стола пачку папирос и закурил.

– А я вот думаю иначе, купец Сафронов, – выпуская в потолок струю дыма, сказал он. – Ты пришёл в молельный дом, чтобы встретиться с Крапивиным и забрать у него деньги. Большие деньги, хочу заметить, господин купец.

– Какие ещё деньги? – едва дыша, хрипит Сафронов. – Откуда у хлыстов большие деньги, господин офицер? Вы же сами видели, как живут эти голодранцы. Даже в их избе молельной хоть шаром покати!

– У тех, где мы побывали, вполне может быть, – давя в пепельнице окурок, хмыкнул поручик. – Сектанты не любят выставлять напоказ свои богатства. А разыскиваемый нами Евстигней Крапивин убил несколько военных, похитил у них два миллиона государственных денег и ушёл.

– А я? Я-то здесь при чём? – воскликнул переполненный отчаянием Сафронов. – Почему вы считаете, что я каким-то припёком связан с этим убийцей?

– А я скажу каким, – усмехнулся поручик. – Ты только слушай.

Он снова прошёлся по кабинету.

– Крапивин хоть и стал обладателем огромного богатства, но не в состоянии им распорядиться, – продолжил поручик. – Почему? А потому, что он безграмотен и не имеет связей.

Шелестов развернулся от двери, подошёл вплотную к едва живому от страха подозреваемому и пристально посмотрел ему в глаза.

– А я-то здесь при чём? – простонал Сафронов. – У меня своих денег достаточно.

– А у купцов никогда денег не бывает достаточно, – процедил сквозь зубы поручик. – Они потому и купцы, что только и думают, как бы побольше заработать.

– Скажи, сколько заплатить, чтобы избавиться от кутерьмы этой? – тяжело дыша, прошептал Сафронов. – Говори, сколько, я ничего не пожалею.

Выслушав такое неожиданное предложение, поручик на мгновение растерялся. Затем его глаза сузились, и он, сжав плотно губы, покачал перед носом Сафронова указательным пальцем.

– Купить меня вздумал, подлюга? – процедил Шелестов сквозь зубы. – Считаешь, что я сволочь продажная и сейчас, в этом кабинете, вымогаю из тебя мзду?

– Да нет же, нет! – в отчаянии воскликнул Сафронов. – Просто в замешательстве я и не знаю, что делать.

– Скажи мне правду о своей договорённости с Крапивиным, и я тебе помогу, – пообещал поручик.

– Но как я скажу, если не было этого? – умоляюще произнес Сафронов. – Зачем вам понадобилось, чтобы я оговорил себя, ваше благородие?

Поручик поморщился и снова подошел к окну.

– Ступай, Иван Ильич, и хорошо подумай над моими вопросами. Завтра мы снова встретимся и поговорим, не возражаешь?

Сафронов облегчённо вздохнул, смахнул с лица пот ладонями и поспешил к двери. Но поручик остановил его резким окриком:

– Стоять, купец! Я тебя никуда не отпустил! Думать ты будешь не дома, а в тюремной камере. У закрытых под замок упрямцев голова становится светлее и мозги ворочаются лучше.

С помощью колокольчика он вызвал конвойного, который вывел в коридор окончательно павшего духом купца.

7

Сумрачно и тихо в молельном доме хлыстов. Пока сестра была чем-то занята на улице, предоставленная самой себе Евдокия решила посвятить время своей душевной «усладе». Поборов терзавшие ее сомнения, она поставила на стол маленькую иконку с образом Николая Чудотворца и трижды перекрестилась.

– Хосподи, прости и помилуй меня, дуру грешную, неразумную, – шепчет она. – Не по своей воле я ушла в общину христоверов, муж настоял, Хосподи. Но в душе я сохранила веру в тебя, Владыка Небесный! Евстигней привёл меня к хлыстам, а сам на фронт ушёл, там и сгинул. А я… Я, истинно православная христианка, вот здесь и осталась. А куда мне деваться, Хосподи? Родители, как от чумной, шарахаются, на порог не пускают и винят меня в том, будто сестру, Марью, я тоже к хлыстам сманила…

Евдокия смотрит на образ как на живого человека, который внимательно слушает её и всё понимает.

– Хосподи, как быть дальше, не знаю я? – зашептала она, вытирая рукавом увлажнившие глаза слёзы. – Будто в болоте сижу по самое горло и выбраться никак не могу. Старец Андрон такие проповеди вещает, аж заслушаешься, но душа… Как ложусь спать, уснуть долго не могу. Всё о тебе думаю, Хосподи!

Прочитав несколько коротких молитв и облегчив таким образом душу, Евдокия неистово крестится, трижды кланяется иконе и убирает её со стола. Она вздрагивает, увидев сестру Марию, стоявшую у порога и смотрящую на неё полным осуждения взглядом.

– Ты опять за своё, Евдоха? – хмуря лоб, сказала Мария. – То в церковь тайком бегаешь, то в избе иконам молишься? Ты что, разве не знаешь, что с тобой станется, ежели старец или богородица застанут тебя за этим непотребным занятием?

– Ты что это, Маша, подсматривать да подслушивать за мной вздумала? – смущённо пролепетала Евдокия.

– Вот ещё, была нужда великая, – беззлобно огрызнулась Мария. – Поговорить с тобой я зашла, вижу, ты поклоны отвешиваешь. Вот стояла и ждала, когда блажь с тебя схлынет. Намолилась, что ли? А если бы не я, а кто-то другой в горницу заглянул?

Она подошла к смущённой сестре и обняла её.

– Евдоха, выбрось всю дурь из головы, – шепчет Мария, поглаживая плачущую Евдокию по голове. – Ты же христоверка теперь, голубка сизокрылая, али запамятовала?

– Нет, помню я, – всхлипнула Евдокия. – Но и от веры православной отречься сил не нахожу.

– А я как-то пообвыкла и веру новую всем сердцем приняла, – вздохнула Мария.

– Ты приняла, а я вот не могу никак, – шмыгая носом, посетовала Евдокия. – Всё чуждо мне здесь. Гляжу, как другие люди живут, православные, и по жизни той, как очумелая, тоскую.