Хроника барона фон Дитца
Шрифт:
На тот момент ещё не был разработан план развития операции после поражения Франции и вторжения в Англию, а каждый потерянный день делал эту перспективу всё более призрачной.
…Прошло ещё 17 дней после окончания позорной эвакуации из Дюнкерка, прежде чем представители французского командования подписали перемирие, но уже в эти дни судьба битвы за Францию была решена. Несмотря на проявленную храбрость, остатки французской армии уже не могли оказать сколько-нибудь организованного сопротивления. Падение Франции произошло. Париж был занят гитлеровскими войсками. Эта кампания стоила немецкой армии 156492 человек, в том числе около 27000 убитыми. Потери французов составили почти 2,5
Зато для немцев и Гитлера, – взятие Парижа имело огромное символическое, политическое и моральное значение. Победное завершение этой кампании стало повторением великой виктории Пруссии над Францией в 1871 году.
Но главное, эта победа смыла кровью врагов пятно немецкого позора за итог Первой Мировой войны, в которой Германия проиграла и миллионы немцев – неудачников оказались у разбитого корыта. Победа над Францией и её союзниками до основания потрясла мир и « уничтожила даже эхо» подписанного в 1919 году кабального для Германии Версальского договора, окончательно поставив могильный крест на эфемерной Веймарской конституции и былой буржуазно-демократической республике…Европа в полной мере испытала на собственной шкуре сокрушительную мощь стального механизированного удара Третьего Рейха и удар этот был убийственным.
* * *
– За эту победу надо выпить! Ты меня ещё вспомнишь, дружище, когда конвейер Форда, по лучшим германским технологиям, будет штамповать семейные машины для немцев…А Техас – добывать для танковых и мотопехотных дивизий Вермахта – нефть! Весь мир будет в нашем кармане, ritter.
– А ты её уже видел, эту Магду Залдат? У меня яйца ноют от нетерпения…
– Нет, – понимающе усмехнулся Отто. – Но много слышал.
– А правда, что она?.. – возбуждённо продолжал атаковать вопросами Герман.
– И даже больше. Так мне говорили. Этот дьявол в корсете, в образе роскошной фройлян…может соблазнить кого угодно.
– одного за другим?
– Она так предпочитает, – объявил Отто, словно разрешив все сомнения.
– А остальные что же? Смотрят, пока она…
– Но разумеется, фон Дитц профессионально свернул коньячную винтовую пробку. Это теперь мы сами увидим.
– Чёрт! Кто будет первым? Ты-ы?
– Нет уж, чёрт дери. Ты первый, Герман. Ты мой гость.
– В жопу! Вот только не добивай меня своим аристократическим благородством. Заладил, как старорежимный, кайзеровский…
– « Дурак» ? – хищно улыбнулся барон.
– Я этого не говорил…
– Так вот уясни, гер лейтенант. Я тебе не дурак старорежимный. А дураков, кстати, и при новом режиме хватает.
– Ну, ты тоже, брат, не раздувайся от важности, как веймарский аэростат. Я всё понимаю, Отто…ты везде к нас первый, всё знаешь, деньги куры не клюют… Но я тоже не нищий. Дай и другим порулить?…
– Зэр гуд. Как скажешь. Но сегодня плачу я. По рукам? На, держи свою рюмку, герой.
Они выпили. И Герман, тепло засырев глазами, не удержался:
– Ерунда собачья. Почему было не взять двоих?
– Это банально, Шнитке! Чересчур банально. Не тот кураж…Когда много баб…пропадает чувство орденского братства, не так ли? Впрочем, изволь…Одно твоё слово…
– Убедил. Да потом-то что, Христа ради?
– А потом мужчины среди нас устроят даме просторный тур котильона…А затем голые, как демоны преисподней, мы поскачем с этой
дьяволицей на стульях вокруг столов и ещё сто раз выпьем за грядущие победы любимого Рейха. Жаль, что в этом вертепе запрещено стрелять в потолок.– Да…не как в « Серебряном ружье» …Душу не отведёшь.
– Другой уровень. Но мы, один чёрт, « отстреляемся» , Шнитке. Держи своё оружие наготове. Ха-ха-а-ха!
Бодрый мужской хохот сменился набрякшей тишиной ожидания.
– Дьявол. Почему так долго? – возмутился Герман. – А местечко, надо сказать, жутковатое, мм, Отто? Хоть режь, хоть стреляй, чёрта-с-два услышат…Прямо как в нашей школьной часовне, где я учился…
– Или в подвалах гестапо… – снова улыбнулся волчьей улыбкой фон Дитц. – Брось, Герман. « Святое место» , – как шлюха сказала епископу…Ха-хаа! Слушай, а не пора ли нам вскрыть бутылку крюга? – Отто посмотрел на ведёрко с шампанским.
– Я предпочитаю брют.
– Он « предпочитает» …А что же молчал? Раньше надо было озвучивать.
Туго хлопнула пробка.
– Ещё бокал для храбрости…А, дружище? Или, ты её уже и нак набрался выше бровей…Эй, Шнитке, очнись. Alpaka!
* * *
Герман отключился, будто провалился в чёрную бездну. Но, верно подмечено. У пьяного сон крепок, но краток.
…Открыв глаза, он обнаружил, что в голове у него заметно прояснилось. По-первости он не сообразил, где находится, потом узрел свечи, винный бархат и картины. Картины…которые прежде не заметил. Он уставился на них – это было нечто!
Руки и отверстия; пышные груди и бёдра; открытые рты; раздвинутые ягодицы; женщины распахнутые, нежно розовые, точно спелые плоды…
Герман на миг потерял дар речи. « Вот чёрт! Надо же…» – руки его прижались к собственному паху, а он не мог оторвать прозревших глаз от больших блудных бёдер, от того тайного узилища, которое казалось, подмигивало ему, как греховный глаз. На мгновение комната показалась ему багровей, точно преисподняя. Оплывшие свечи пылали, мятежные тени метались по красным стенам, слова и образы прокатывались по его сознанию, как валы чёрного прилива: исповедальня, пастор Фрейк, его чистая и прекрасная невеста Берта, набожные родители…
– « Берта-а!» Он, проклиная себя, встал.
– Отто, я не останусь. Прости.
Он сделал шаг, но его внезапно крепко качнуло – повело так, что он снова упал на подушки тахты. Рука фон Дитца стальным обручем сдавила его плечи.
– Зэр гуд. Но не сейчас. Смотри, жених!
Магда (по всему, это была она) только что вошла с ещё двумя девушками.
Подобно старшей жрице, она осталась у бархатного занавеса, две других вышли на квадрат паркета между тахтами. Одна была белая, вторая мулатка. Обе в руках держали парчовые подушки с кистями, которые положили на паркет; потом грациозно на них опустились и откинулись. Белая осталась в той же позе, чернокожая встала перед ней на колени. На обеих были свободные одеяния из прозрачного розового и бирюзового газа. Девушки смотрели друг на друга из-под густых ресниц. Магда с надменной усмешкой взирала на молодых немецких офицеров.
Она была высокой женщиной редкой красоты. Иссиня – голубые глаза, окружённые надёжной охраной длинных чёрных ресниц, сверкали из-под тонко натянутых над ними бархатных бровей. Пышные волосы цвета спелого каштана, обрамляя лицо, ниспадали на белую шею, прикрывая локонами изящные ключицы, плечи и грудь. Голова была гордо откинута, томные глаза смотрели высокомерно, накрашенный алый рот был широким, губы пухлыми. Платье из чёрно-синего шёлка плотно облегало талию и ночным каскадом ниспадало до пола. И стояла она в позе танцовщицы перед началом фламенко – готовая и застывшая, как статуэтка из текучей бронзы.