Хроника кровавого века: Замятня

В этой книжке Ленин утверждал, что в России, в условиях самодержавного строя, социал-демократическая партия должна быть строго законспирирована, с жёсткой партийной дисциплиной. Только такая партия сможет подготовить и провести вооружённое восстание в России. Мартов усмотрел в этом наполеоновские замашки Ульянова-Ленина. Он считал, что в партии должно быть больше демократии. Так же Мартов был ярым противником вооружённого восстания. Он настаивал, что Россия, как учил Карл Маркс, должна пройти все стадии: царизм сменит буржуазная демократия, и уже потом пролетарская революция. Это пока были чисто теоритические разногласия, и Ульянов с Мартовым обратились за разрешением своего спора к старейшему русскому марксисту – Георгию Валентиновичу Плеханову. Тот вначале принял позицию Ленина, но потом «качнулся» в сторону Мартова. Вот тогда-то в кафе на авеню Май, и было принято окончательное решение о проведении съезда партии.

Узнав об этом, Яков Житомирский поспешил на улицу Гренвель. В этот момент он очень боялся попасться на глаза своим знакомым. Оно и понятно, здесь находилось консульство Российской империи, а в подвале дома размещалось швейцарское отделение Парижского центра заграничной агентуры Департамента полиции.

В 1897 году Житомирский учился на медицинском факультете Берлинского университета, он был завербован полицией Берлина. В Германии агентуру Департамента полиции Российской империи возглавлял Аркадий Гартинг. Вечерами он частенько играл в карты с полицай-президентом Берлина Карлом Краузе. Гартинг неизменно проигрывал Краузе в карты, чему скуповатый как все немцы, главный полицейский Берлина был рад. Краузе после очередного такого выигрыша, уступил ему своего агента Житомирского. Тот нацелил Якова информировать Департамент полиции о русских социал-демократах, живущих в Берлине. Яков Житомирский близко сошёлся с Владимиром Ульяновым. Последнему, импонировало в Якове то обстоятельство, что он никогда не спорил с ним, неизменно принимая точку зрения Ульянова. Со временем, Житомирский перебрался в Женеву вслед за Ульяновым, и информировал Гартинга обо всех планах социал-демократов. Узнав о проведении съезда РСДРП, Гардингу следовало провести необходимые мероприятия, для чего нужно было выехать в Будапешт.

Аркадию Гартингу не нравился этот город с его унылыми и чопорными обитателями. Так же он никак не мог понять выражение «Голубой Дунай». В различные времена года он с мостов Сеченьи⁵² или Маргит⁵³ смотрел на упругие волны Дуная, и всегда они были серо-зелёного цвета. Однако все эти наблюдения за водами Дуная, привели Гартинга к неожиданному открытию: мост Сеченьи как две капли воды походил на Николаевский мост в Киеве. Не знал Гартинг, что киевский мост в 1850 году строился по проекту моста Сеченьи.

В этот раз, приехав в Будапешт, Гартинг не пошёл гулять по своим любимым мостам, он был ограничен во времени. Гартинг должен был встретиться с заведующим румынской и галицинской агентурой Михаилом Гуровичем. Тому надлежало на границе Российской и Австро-Венгерской империй брать на заметку всех лиц направляющихся из России в Брюссель в июне-июле. Наверняка это будут члены партии РСДРП.

Гартинг после встречи с Михаилом Гуровичем посчитал, что с делами в Будапеште покончил и поехал на вокзал. Гуровичу предстояло сделать в этом городе ещё кое-что. Он отправился на улицу Святой Троицы. Там неподалёку от церкви Святого Матьяша, почти напротив статуи Андраша Ходика, находится цирюльня Ференца Ракоши. В ней работает молодой парикмахер Карл Паукер, весёлый паренёк и знаток множества анекдотов. Именно это его качество – знание великого множества анекдотов, спустя двадцать лет понравится Иосифу Сталину, и тот сделает Паукера начальником охраны Кремля. Однако мы отвлеклись.

Карл Паукер был родом из галицинского города Лембург⁵⁴. Он по просьбе Гуревича присматривал там за членами Польской социалистической партии. Члены этой партии тесно сотрудничали с русскими социал-демократами, живущими в Королевстве Польском. В то время королевство Польское входило в состав Российской империи. Среди польских социалистов особые хлопоты Гуревичу доставлял лембургский гимназист Колель⁵⁵ Собельсон. По просьбе Гуревича, Карл Паукер завёл приятельские отношения с Собельсоном, но тот неожиданно перебрался в Краков. В свою очередь Карл Паукер уехал в Будапешт и устроился учеником парикмахера.

– Ты прогрессируешь Карл, – заметил Гуревич, сидя в кресле. Улыбнувшись, он объяснил: – Прогрессируешь как парикмахер. Сегодня ты ни разу меня не порезал.

– Совершенствуюсь, – скромно ответил тот, вытирая остатки мыльной пены со щёк Гуревича. Убрав полотенце, он спросил: – Кельнской водой спрыснуть?⁵⁶

– Пожалуй, – согласился Гуревич. Дождавшись, когда Карл закончит его причёсывать, он протянул пятьдесят крон и спросил: – Приятель твой, Колель Собельсон не появлялся? Как объявиться, дай мне знать. Сдачи не нужно.

– Спасибо господин Гуревич, – карл Паукер спрятал купюру в карман жилетки. Он посмотрел в окно и воскликнул: – Ты смотри-ка, он оказывается офицер!

По тротуару мимо окон цирюльни прошёл капитан армии Австро-Венгрии.

– Что тебя так удивило Карл?

– Понимаете, господин Гуревич, – пояснил Паукер, – этот слащавый господин в приятельстве с одним моим, не слишком хорошим знакомым, Адорджаном Ковалем.

– Чем же твой приятель Коваль не хорош?

– Этот самый Коваль торгует одним своим местом,– рассмеялся Паукер, – а я слышал, среди офицеров армии Австро-Венгрии содомский грех сильно порицается.

– Наверняка Карл ты ошибся на счёт этого господина, – задумчиво произнёс Гуревич. Он узнал того капитана, это был офицер Эвиденцбюро⁵⁷ Генерального штаба Австро-Венгерской армии Альфред Редль. Гуревич взял Карла за краешек жилетки и тихо сказал: – Карл, я не хочу, что бы у тебя были большие неприятности, потому, не вздумай болтать про этого капитана.

– Понял,– со страхом прошептал Паукер.

Карл Паукер был прав, гомосексуализм в армии Австро-Венгрии порицался. В уголовном уложении этой империи, как в прочем и в других империях: Российской и Германской, гомосексуализм был уголовно наказуем. Если станет известно о содомских наклонностях капитана Редля, ему грозили, суд офицерской чести и позорное увольнение.

«Дело это не по моей части, – подумал Гуревич, – хотя, оставлять его без внимания нельзя. Сообщу о нём Константину Павловичу. Эта информация его точно заинтересует».

В молодости, Михаил Гуревич, баловался вольнодумными идеями и состоял в «Общестуденческом союзе», за что в 1888 году был выслан под гласный надзор полиции в Сургут. В 1889 году он был отправлен в Якутск, для отбывания воинской повинности. Через год он становится осведомителем полиции. В 1890 году Департамент полиции организует ему разрешение поселиться в Москве, где он был тайным агентом Охранного отделения полиции. В 1901 году о связях Гуревича с Охранкой становится известно революционерам, и как от тайного агента, от него уже не было проку. Гуревич официально поступает на службу в Департамент полиции.

Год он проработал в Петербурге в Особом отделе под началом Менщикова, а в начале 1903 года Зубатов перевёл его руководить заграничной агентурой в Румынии и Галиции. Раньше Гуревич никогда и заграницей-то не был, а тут такая хлопотная должность – руководить заграничной агентурной сетью Департамента полиции. Большую помощь ему оказал русский консул в Лемберге Константин Павлович Пустошкин, опытнейший дипломат. Ему и решил Гуревич передать информацию о капитане Редле.

***

Уроженец Самарской губернии Константин Пустошкин ещё в свой первый приезд, будучи гимназистом, был очарован Киевом. Это было тридцать пять лет назад. Гуляя по улицам Киева, он совмещал историю с реальным местом развития событий: вот здесь на Старокиевской горе было капище бога Перуна⁵⁸, а рядом с Киевом в селе Жуляны, святилище богини смерти Жели, вот тут на улице Почайнинской, где в старину протекала речка Почайка, князь Владимир⁵⁹ крестил киевлян.

«Тут у нас кругом святые места, – сказал двоюрный брат, пятнадцатилетний Пётр Сорокин. Затем он рассмеялся, проводил взглядом проходящую мимо красавицу и добавил: – Киев, город святости и блуда».

Ах, эти красавицы, черноокие хохлушки! Ни одна женщина не может так завлекательно вилять бёдрами как они. Да Киев в семидесятые годы XIX века действительно был местом святости и блуда. Причём два эти совершено противоположных понятия тут мирно уживались рядом.

Местность вокруг Печорской Лавры⁶⁰ зовётся Кресты. Облюбовали Кресты местные проститутки. Однако тут любовь не выставлялась цинично на продажу как у парижских куртизанок на площади Пигаль. В Крестах всё было как-то по-семейному. Жрицы любви носили национальные костюмы, были они столь благочестивы, что принимали клиентов только до второго утреннего звона с Лаврской колокольни, то есть до восхода солнца.