Хроника кровавого века: Замятня

– Чем только Александр Иванович, люди от скуки и безделья не занимаются, – вздохнул Медников.

– Далее эти письма мадам Рейнбот передаёт в лечебницу на Бессарабском базаре, фельдшерице Рабинович.

– Эко Александр Иванович, как длинно вы рассказываете, – рассмеялся Медников, – вы бы ещё с сотворения мира начали.

– Я лишь Евстратий Павлович, хотел одного, – поморщился Спиридович, – что бы от вас не ускользнула цепь моих рассуждений.

– Хорошо, я вас понял. Так что же эта фельдшерица Рабинович?

– Да не в фельдшерице дело, – махнул рукой ротмистр, – я хотел пояснить, каким путём мы выследили комитет эсеров.

– Простите великодушно Александр Иванович, за мои глупые насмешки, – вздохнув, сказал Медников.

– Мы внедрили туда нашего агента, по кличке «Конёк», – кивнул головой Спиридович, давая понять, что извинения приняты, – вчера этот самый Конёк, сообщил, что получена телеграмма, которая всех взволновала. Но содержания её Конёк не знает.

– Тогда пустой номер, – махнул рукой Медников, – сейчас на телеграфах стоят аппараты Юза, там лента телеграммы наклеивается на бланк и передаётся адресату. Никаких копий от неё не остаётся.

– Евстратий Павлович, нельзя же к делу так казённо подходить! – рассмеялся Спиридович. Он похлопал Медникова по руке и продолжил: – Для нас это не преграда.

Спиридович открыл свою папку и сказал:

– Поехал я на телеграф, начальником там милый старичок, и он обещал мне помочь. Затребовал служебное повторение этой телеграммы. Вот оно, – ротмистр протянул бланк телеграммы Медникову, тот прочитал:

– «Папа приезжает завтра. Хочет повидать Фёдора Дарнищенко», – он вернул бланки ротмистру.

– Фёдором Дарнищенко, они вероятнее всего зашифровали железнодорожную станцию Дарницы, – предположил ротмистр Спиридович.

– Александр Иванович, раз такое дело, то у нас совсем мало времени, – ответил Медников, – а мне ещё людей на этой станции расставить нужно.

Ровно через час были выставлены агенты на станциях: «Киев-первый», «Киев-второй» и «Дарницы». Усиленно наблюдение за всеми киевскими эсерами. На это дело Спиридович собрал всех, даже своих канцеляристов выставил наблюдателями на улицы.

13 мая в восемнадцать часов Гершуни был обнаружен, когда вышел из вагона на станции «Киев-второй». С этого момента его взяли под плотную опеку агенты Медникова.

– Александр Иванович, птичка в силках крепко сидит, – предложил Медников, – никуда ему от моих людей не вырваться. Пусть мои филеры походят за ним несколько дней, выявят все связи эсеров.

– Ни в коем разе! – замахал руками Спиридович. Он успокоился и продолжил: – Меня министр каждый день телеграммами бомбардирует. Всё интересуется, когда мы Гершуни арестуем.

– Ну как знаете Александр Иванович, – кивнул Медников, – в таком разе нам в Киеве больше делать не чего. Теперь вы и своими силами управитесь.

Узнав об аресте Гершуни, Зубатов заявил:

– Столько сил потрачено из-за какой-то ерунды. Сошлют Гершуни под административный надзор, он сбежит за границу и продолжит своё дело. А так, пока он был непуганый, мы бы потихоньку собрали доказательства для суда, и пошёл бы Гершуни на вечную каторгу, а то и на виселицу. Эхе-хе, любят у нас решетом воду черпать!

Глава 5

«Ужель не ведомы вам даже:

Фасет Казанских колоннад?

Кариатиды Эрмитажа?

Взлетевший Пётр и «Летний сад»?

Ужели вы не проезжали,

В немного странной вышине,

На старомодном «Империале»,⁶⁶

По Петербургской стороне?»

Николай Агнивцев⁶⁷ из стихотворения: «Вдали от тебя Петербург».

Май – июль 1903 года.

Многолик и суетлив Петербург – столица Российской империи. Шумит большой город, но в зависимости от времени суток, всегда по-разному. В семь часов вечера особенно оживлённо на окраинах: на Невской, Московской и Нарвской заставах, на Выборгской стороне. Гудят фабричные гудки, возвещая об окончании долгого рабочего дня. Толпы мастеровых тянутся от фабрик и заводов, по пыльным и немощёным улицам. Кто-то по пути заглядывает в портерную⁶⁸ или трактир, большинство же прямым ходом идут в бараки, к себе домой.

К девяти часам вечера жизнь в рабочих слободках затихает, завтра вставать в шесть утра и опять на работу. Отдыхают люди лишь в редкие церковные праздники. Тихо в рабочих слободка поздним вечером, разве что подгулявший пьяница, своей песней нарушит тишину, или внезапно вспыхнувшая пьяная драка. Однако всё быстро умолкает. Сюда редко заходят городовые, только когда бастуют рабочие.

На Невском и Литейном проспектах, после девяти вечера жизнь начинает бурлить. Народу полным-полно, и естественно много городовых. Кого здесь только не увидишь: офицеры гвардии выискивают проституток, с которыми можно провести ночку, фланирует «золотая молодёжь», дети богатых купцов и родовитых сановников. Эти громко спорят между собой, где проведут вечер: в «Дононе», «Контане» или «Медведе», самые богатые рестораны города ждут своих посетителей. В них есть отдельные кабинеты, где можно уединиться с девицами, обладательницами «жёлтых билетов».⁶⁹ Таких барышень в эту пору здесь много. Одеты они, как правило, очень хорошо, и отличить этих девиц от порядочных дам, крайне сложно. Впрочем, что делать порядочной даме в это время на Невском проспекте?! Если уж случилась нужда выйти в такую пору, то не пойдёт она одна, без сопровождавшего её мужчины. Коли такового нет, то поедет на извозчике.

На Невском проспекте, собирается не слишком старая публика. Господа возрастом постарше подъезжают на улицу Владимирскую, которая находится неподалёку от Невского проспекта. На этой улице в Приказчичьем клубе, который впрочем, более известен как Владимирский клуб, собираются богатые купцы, фабриканты и чиновники. Это любители азартных игр.

Шум и гомон на центральных улицах Петербурга продолжается до четырёх часов утра, а потом постепенно затихает. Пусто становится в центре Петербурга, лишь один или два извозчика, дремлющих на козлах, и поджидающих загулявших клиентов, да городовой, дежурящий в ночную смену, и притулившийся возле афишной тумбы. Город засыпает.

Но ненадолго, всего лишь на пару часов. В шесть часов утра, заголосят тоскливо и унывно фабричные гудки, возвещая рабочему люду, что пора вставать на смену. Поплетутся сонные и угрюмые мастеровые в свои цеха. В восьмом часу начнёт пробуждаться остальной город: застучат копытами по мостовой извозчичьи лошади, заскрипит железными колёсами по рельсам конка, а приказчики начинают открывать свои лавки и магазины.

В девять часов бегут по улицам гимназисты, учащиеся реальных училищ⁷⁰ и студенты. Ходят с большими сумками почтальоны, снуют туда-сюда посыльные, кухарки с корзинками идут за провизией на рынок или в лавку. Около десяти часов дня в скверы и на бульвары выходят на прогулку со своими питомцами гувернантки, а так же шествует в присутствия чиновничья братия.