Хроника лишних веков (рукопись)
Шрифт:
Голова страшно заболела, но к России все равно было гораздо ближе — это главное!
Да, именно в ту минуту ясно образовалась моя безумная идея: вернуться в Россию за много веков до ее рождения! Верую, ибо абсурдно! До основания Москвы — семь веков. Что ж из того? Воробьевы горы на месте, на Пречистенке — глухая чащоба, но своя, все родные места!.. Может, удастся пробраться южнее — к Киеву… Киева нет, но какие-то селения славянские в тех места должны быть. Всё свои же! Кто там? Поляне? Языка не знаю… Он вроде как еще даже не древнерусский… Ничего — выучу быстро, не японский же! Могу
Пусть кану в темную древность — зато с каким шиком…
В таких полухмельных мечтаниях я провел еще некую эпоху, некий эон в первозданной тьме и очнулся, лишь когда вонь наружи усилилась настолько, что стала забивать вонь, что скопилась внутри и уже стала привычной.
Дорога наружи стала подергиваться — и несколько раз донеслись гортанная речь, похожая на перекличку воронов в сыром осеннем небе.
Кибитка встала в ночи.
Полог дернулся вверх, не обнажив света. Огромные ручищи вмиг добрались до меня, выволокли наружу, в атмосферу тяжелого амбре и — я так и не понял где: то ли в естественном водоеме, то ли в огромном корыте — меня живо обмыли очень холодной водой и натерли благовониями, как труп к бальзамированию.
Потом поставили на ноги и надели на голову мешок с прорезью у подбородка.
— Стоять можешь? — раздался вороний вопрос на плохом эллинском.
Я попробовал и буркнул в мешковину:
— Могу.
— Идти можешь? — последовал второй вопрос.
— Куда? — по-интеллигентски вильнул я.
Вместо ответа меня грубо развернули, куда надо.
Я шагнул неуверенно — раз, другой, третий. Ноги ломило, колени хлюпали — сколько дней я провел в лежаче-сидячем виде, кто бы сказал…
— Можешь, — подтвердили наружи.
Сильная клешня ухватила меня за локоть и повела, куда надо.
Шли долго — я успел устать.
По дороге с четкой периодичностью, точно натужный бой древних неухоженных часов, грубо и резко звякало, скрипело, отодвигалось.
Вдруг началась лестница, о которой меня предупредили резким рывком вверх… но я не догадался и все-таки споткнулся.
И с каждой ступенью амбре застойной выгребной ямы, в которую, кажется, ходили и люди, и лошади, и собаки, отступал под напором благовоний, в гуще которых сильнее всего выделялся сандал.
Могло показаться, что меня насильно ведут по чудесной лестнице прямо в небеса… Только ступеней до небес оказалось маловато… Потом начались коленчатые коридоры-лабиринты.
И вот внезапно я оказался в полной тишине и полном одиночестве.
Волна сандалового тепла накатилась на меня, едва не опрокинув.
Короткий вороний диалог произошел передо мной. Один голос — глухой и далекий — раздался первым вдали. Второй — гулкий — прямо передо мною. И снова донесся первый — явно перекрывая силу и волю первого.
Мешок был сорван с моей головы — и я невольно, до боли зажмурился. На внутренней стороне моих век отпечаталась белой тенью фигура римского полководца…
Масляные светильники маячили в просторном помещении — тусклые, но ослепительные для моих глаз, не видевших живого света неделю-другую… а может, и третью.— Ты правильно делаешь, — раздался передо мною гулкий глас чистейшего эллинского наречия.
— …Пусть откроет, — донесся дальний, вложивший в эллинскую речь сильный восточный акцент.
Я понял, что мне начали доверять, и осторожно открыл глаза.
Посреди просторных покоев прямо передо мной стоял коренастый, рыжебородый человек, и впрямь одетый римским полководцем.
Он смотрел на меня, точно на вражеское войско, идущее в наступление, но еще не приблизившееся на столько, чтобы окончательно оценить его мощь и напор.
— Похож на человека, — сказал он, явно обращаясь не ко мне.
За ним произошло движение теней, и я увидел.
Вдали, спиной ко мне, кто-то низенький и весь темный, взял горсть… похоже, фиников с резного стола на трех грациозных ножках.
Тот, «посторонний», был в мономашьей шапочке с горностаевой опушкой, тонкая и бледная косичка торчала из-под нее, быстро истончаясь в жало… и блестел широкий обод золотой серьги…
«Женщина, что ли?!» — изумился я.
Но руки… но плечи кузнеца… Это был он… Он!
Аттила, Бич Божий, обратил ко мне свой лик и быстрой, скалящейся улыбкой отпечатал на мне свое «тавро».
«Ты родишься через полторы тысячи лет», — вдруг сказал я себе… от того, видать, что мозг не справлялся с невероятностью этой минуты.
И неловко, как мог, я поклонился.
Что-то очень знакомое, необъятно и зловеще знакомое истекало из облика того, кто уже давно был только символом эпохи, именем нарицательным… и грубоватые, но сглаженные, обточенные черты межрасового сплава, и евразийская коварная приветливость в глазах, и мудрые бровки, и матовая выпуклость скул, и милая какая-то, сивая бородка… Я обомлел… Как ясно в эту минуту напомнил он мне великого кагана всея Совдепии!
Вот когда я прозрел: времени нет, пятнадцать веков — иллюзия, шулерский фокус, потому нет и не происходило в моей собственной судьбе никаких чудес… И не было в этом падшем мире никаких чудес, кроме чуда Воскресения…
«Римский полководец» сдвинулся вместе со своей тенью из поля моего зрения. И Аттила спросил меня, на этот раз на латыни:
— Кто ты и откуда?
Я ответил, как мог, лаконично.
— Кто эти боги, что тебя послали? — Фразы он выстреливал молниеносно, по-восточному жестоко порабощая эллинские изыски речи.
— Не знаю, базилевс, — честно вздохнул я. — Эти боги обитают в пределах иного мира.
— Что они хотят от меня? — недоверчиво усмехнулся Аттила.
— Ничего, базилевс, — уверенно предположил я. — Похоже, они разыскивают того, кто нашел тайную тропу на Олимп. — Я вспомнил, как потоки лавы растапливали ледяную красоту невиданных городов. — Возможно, это маг, который сумел воспользоваться мощью твоих армий. Движение твоих армий, базилевс, каким-то образом коснулось их небесных владений.
— Я этого не заметил, — без удивления сказал Аттила. — Заметил только, что твоими и богами или демонами сожжены мои воины.