Хроника Монтекассини. В 4 книгах
Шрифт:
В главных предложениях с косвенной речью продолжатели не придерживаются индикатива, но тут же переходят к конъюнктиву, если и не предпочитали его уже с самого начала, как то: III, 50: rescripsit... et cum multas illi rationes in ipsis litteris posuisset, se ... non posse ilium adire, sed si... vellet pacem facere, inveniret aliquam occasionem ilium adire (ср. далее: IV, 36, IV, 70, IV, 107 и т.д.). Или переходят от косвенной речи к прямой; например: III, 50: Dixit enim neque papam neque episcopum ... iuste hoc facere potuisse, apostolica enim sedes domina nostra est; или в IV, 29: reminisci illos debere primum esse querendum regnum Dei ... et hec omnia adicientur illis. Это чередование и определённая беспечность вообще характерны для стиля последователей. Не редко грамматическая конструкция вообще разбивается вдребезги. В одном и том же придаточном предложении могут стоять как индикатив, так и конъюнктив; например, в III, 50: ut... neminem osculatus est, cum nullo eorum simul oraverit, comederit aut biberit. С требованиями согласования вообще не считаются: в IV, 89: Quod dum fratres audissent, mur mur ... ingens repente exoritur, dicentes и т.д.; или в III, 67: mentis eius propositum immobilis perstitit;
В заключении посвятительного письма Лев выражает надежду на то, что его история не вызовёт неудовольствие у учёных мужей и тем более не будет для них слишком тяжёлой. Это напоминает предложение из пролога к «Житию Альберика» святого Доминика: stilum in hoc opere figurae sum mediocris prosecutus, qui et peritio-rum auribus horrori esse non debeat, et minus eruditorum intellegentia percipi non refugiat («в этом сочинении я использовал стиль средней формы, который не должен коробить уши учёных мужей и в то же время мешать пониманию менее искушённых читателей»). Совпадение даёт понять, что Лев во всяком случае хотел стремиться к «среднему стилю» и, в действительности, непосредственно перед этим, как бы извиняясь, написал, что, мол, пусть его сочинение (opusculum) не считают совершенно ничтожным из-за посредственности стиля (stili mediocritatem). Извинение, по-видимому, было необходимо. Ибо в Монтекассино тогда, по всей вероятности, господствовало учение Альберика о трёх видах стиля и, согласно ему, историческому сочинению, которое извещало о божественном провидении и людских сражениях, подобал величественный стиль (caracter grandiloquus). Лев не хотел подниматься так высоко и довольствовался средним стилем (stilus mediocris). Но что это значило на практике?
Он использовал в своём труде некоторые из риторических оборотов. Помимо уже упомянутой трёхчленной анафоре для него особенно характерны разве что хиазм, литоты и схожие по звучанию слова, которые можно отнести к таким речевым оборотам, как анноминация и параномазия. Цитирую из посвятительного письма: in suscipiendo temeritas, inobedientia me in recusando pungebat; etsi me accuset inertia, auctoritas tarnen praeceptoris excuset; non parvo indigeat otio; historiam non parum nobis... utilem; alicui alii; studiosissime studuit.
Литоты и хиазм встречаются также в продолжении, хотя и не так часто, и отчасти опять таки в подражание формулировкам Льва. Лишь малое соответствие находит там игра слов, которую он ведёт, невзирая ни на что; приведём ещё пару примеров: 1,7: pudorem pudendorum membrorum; II, 1: tanti viri tanto dedecore, II, 57: lamentabilem historiam lamentabiliter referamus; III, 10: forma deformes; III, 18: estuabat ... desiderio Desiderius и т.д. и т.п.
Использовался ли в XI в. курсус, и если да, то каким образом, не смогли выяснить даже самые последние исследования. О так называемом Триспондиаке пока вообще нечего говорить, так как он не упомянут в Cursus XII в. Три обычных типа курсуса, которые возникли в школах впоследствии: ровный, медленный и быстрый (planus, tardus, velox), хоть и встречаются в хронике Льва довольно часто, - даже если они и не рассматривались в качестве таких формул, в соответствие с которыми дарственные и тому подобные грамоты приводились почти в виде реестров, - но даже в чисто повествовательных главах курсус не был проведён с абсолютной последовательностью. Кроме того, здесь остаётся нерешённым вопрос, должна ли была лежать в середине безударных слогов цезура, или - приведём два примера -permansit habitaverunt и vivere studuit отвечают условиям курсуса? Окончательное решение пока что не вынесено.
Напротив, другую форму завершения предложения можно объяснить только на основании стильных предпочтений автора. Не редко его фразы оканчиваются следующим образом: I, 7: perfusus lutio est; II, 99: retentus festivitatis gratia est; III, 25: data ab apostolico auctoritas est и т.д. Разделение именной части сказуемого и связки чересчур искусственно, чем это могло бы невольно отразиться в стиле летописца. С другой стороны, связка в завершении предложения сводит на нет Cursus, который в большинстве случаев легко можно было бы восстановить, если бы только этого хотел Лев. Возможно, он перенял этот порядок слов из «Римской истории» Павла Дьякона, где он, правда, не так часто встречается.
Вместо тщательного стиля Марсиканца продолжатели должны были ставить на странице менее равноценный стиль. Они подражали ему, огрубляли его и повторяли застывшие формы. Лев также, конечно, работал с устойчивыми оборотами; например, он довольно часто писал: nichil (или nequaquam) moratus - оборот,
который весьма часто использовал уже Павел Дьякон. Но в продолжении подобные фразы обретают форму клише и своей манерностью оказывают раздражающее воздействие. Так, при всяком удобном и порой даже неудобном случае нас уверяют, что то или иное событие произошло «в тишине глубокой ночи» (intempeste noctis silentio). Далее, подобными формами являются также: ad aures или ad notitiam venire (III, 45; III, 46; IV, 31; IV, 50; IV, 64 и т.д.); certo certius agnoscere или discere (IV, 29; IV, 73; IV, 82; IV, 104; IV, 118); sera penitudine или penitentia ductus (IV, 75; IV, 79; IV, 83; IV, 92); ferali или letali odio desevire, insequi или нечто подобное (IV, 14; IV, 60; IV, 85; IV, 86; IV, 87; IV, 88); oportune importune (IV, 70; IV, 78; IV, 89; IV, 115; IV, 124; ср. 2 Тим., 4,2); pandere или per ordinem pandere (III, 38; III, 40; IV, 4; IV, 5; IV, 29; IV, 51; IV, 70 и т.д.); diabolico stimulo или diabolica vesania (или нечто подобное) debriatus. Особенно характерен для Петра Дьякона поток слов, который достигается путём перечисления синонимов, например, в прологе к кн. IV: perituram, transitoriam, momentaneam ас labentem laudem; там же: pretiosi, preclari, fulgidi atque laudabiles; IV, 98: ecce ... videte, ecce perspicite, ecce considerate, ecce advertite; IV, 108: honorare, exaltare, colere et... preponere; IV, 109: о mirum, о novum et inauditum prodygium; IV, 111: vacillat, fluctuat, quatitur et... afficitur; там же: religionem coluerunt, tenuerunt, dilexerunt; там же: salus, tutela, iuvamen; IV, 112: defendere, exaltare et venerari; далее, III, 71: confunderet, conculcaret atque contereret; III, 72: conculcare, occidere et dilaniare; IV, 70: rogat, poscit, obsecrat; IV, 82: rogat, supplicat, obsecrat и т.д.Но где бы мы ни выискивали различия между Львом Марсиканским и его последователями, граница проходит по гл. III, 33. Это подтверждается тремя наблюдениями, которые следует сделать вне чисто стилистического поля: начиная с III, 34, в сообщениях о пожалованиях очень часто называются суммы штрафа, который грозит нарушителям в той или иной грамоте, например, в III, 37: Recepit... ab ... archiepiscopo predictam ecclesiam ... sexaginta auri librarum pena apposita, si aliquando vel ipse archiepiscopus vel aliquis successorum ... id removere voluisset; точно так же в III, 41; III, 44; III, 47; III, 52 и т.д. Лев также приводит по случаю подобные штрафные суммы: II, 6; II, 26; II, 35; II, 36; II, 52; II, 76; II, 87. Но это происходит, во-первых, гораздо реже (около 10 случаев по сравнению с примерно 45 в последующей части), а во-вторых, он всегда делал это по поводу отказа, уложения или одного из судебных решений, в то время как продолжатели чаще всего повторяли карательные условия решительно всех грамот.
Лев не редко позволяет действующим лицам говорить в форме прямой речи. Как правило, речь идёт о коротких высказываниях, время от времени также о вопросе и ответе. Этот метод издавна применялся, и мы находим его, например, в «Истории лангобардов» Павла Дьякона. Наряду с этим Лев пару раз вкладывает в уста говорившему довольно длинный повествование. Так, чёрт приводит легенду о святом Лаврентии, который при смерти императора Генриха II вступился за него, в форме прямой речи (II, 47), и в точно такой же манере нам было преподнесено монахом Адамом чудо святого Бенедикта (II, 48). Этот способ изложения Лев также мог заимствовать из своих литературных примеров, то ли из «Диалогов» Григория Великого, то ли из «Церковной истории» Беды. Тогда как в продолжении есть ещё и другой тип прямой речи, а именно, длинная речь, которая не является ни собственно разговором, ни сообщением, но содержит разъяснение ситуации более или менее в виде античной историографии: Виктор III оправдывается на соборе в Беневенте и даёт указание по поводу обхождения с еретиками и схизматиками (III, 72); епископ Иоанн Тускуланский подталкивает римлян к борьбе против Генриха V (IV, 39); Бруно из Сеньи делает папе доклад по поводу «правилегии» (IV, 42); на Латеранском соборе 1123 г. идёт речь об отношениях духовенства и монахов (IV, 78); в 1126 г. папский легат увещевает капитул Монтекассино подчиниться римской церкви (IV, 89); и на переговорах в Лагопезоле многоречивые стороны пересыпают свою речь подобными особенностями (IV, 109 и сл.). Были ли эти бравурные пьесы, -ибо они, наверное, задумывались как таковые, - в большей или меньшей степени составлены из цитат, это дела не меняет. Во всяком случае Льву они были чужды.
Опять-таки содержания касается третье наблюдение, которое ещё следует сделать: В своём изложении Лев постоянно внимательно следит за событиями в Риме, и поэтому для времени раннего реформированного папства он является одним из лучших наших информаторов. Начиная с III, 34, интерес к этим вещам, напротив, полностью пропадает. Если Лев умел сообщить о смене понтификов в 1046, 1054, 1057, 1058/9 и 1061 гг. ценные сведения, то продолжение приводит об избрании Григория VII только одно скудное предложение (III, 36), и борьба за инвеституру написана затем так скупо (III, 49 и сл.), что это просто не пристало осведомлённому в делах курии монаху и последующему кардиналу. Взгляд историка явно не был присущ последователям.
Глава IV, 11 занимает в хронике особое положение. Она не является творением продолжателей. Сообщает она о Первом крестовом походе до прибытия христиан под Антиохию и более чем на две трети чуть ли не дословно совпадает с другими источниками крестового похода, особенно, с так называемым сокращением Тудебода, «Историей пилигримов» Монтекассино (Cod. Casinensis, 300) и Раймундом Агвилерским. Ни один из этих трёх текстов не может являться единственным прообразом хроники. Давайте сравним:
а) Хроника, IV, 11.
Paulatim ... verbo huiusmodi volitante ... in vestibus suis a dextera scapula signum sancte cruris undecumque fecerunt assuere.
Сокращение Тудебода, I, 1, cmp. 121.
Quumque iam hie sermo paulatim ... coepisset crebrescere, Franci... in dextra fecere cruces suere scapula.
История пилигримов, 1,1, cmp. 173 и сл.
Quumque hie sermo cresceret,... suebant cruces in dextro humero.
Здесь Хроника точнее совпадает с сокращением Тудебода, чем с Историей пилигримов.