Хроника парохода «Гюго»

— Совиет, — сказал я еще раз ребятам. — Гуд бай!

Мы прошагали уже шагов тридцать, когда нам вслед раздался свист, улюлюканье, громкий треск выстрелов.

— Порют их мало. Вырастут бандитами, — сказал Щербина и опять зубами поправил платок на руке, словно боялся испачкать. — Вырастут, может, поймут. — И вздохнул: — Несмышленыши...

Метров двести по берегу — и перед нами вырос причал: черные торцы свай и нос «Гюго» с похожими на тонкие усы швартовами.

Причальный настил был деревянный, гладкий, как пол, идти по нему было приятно. Узкий только. Борт парохода вроде совсем рядом, руку протяни — достанешь. И можно разглядеть каждую складку на отутюженной робе старпома Реута, красный флажок и золотые завитки «краба» на фуражке.

Рядом с Реутом, грузно навалившись на планширь, стоял боцман и тоже смотрел на нас с Щербиной, как мы приближаемся.

Был отлив, и судно осело так, что палуба стала вровень с настилом причала. От этого мне казалось, что мы по-особенному на виду, словно бы вошли в комнату, где у дальней стены сидит старпом и ждет, и мы идем не к трапу — к нему. Теперь, подумал я, Реуту ничего не стоит наклепать нарушение порядка и оставить меня без берега. Да, именно меня: с Андреем он не станет связываться. («Вот и опять враги. И повод есть, ничего не скажешь: н е л ь з я у х о д и т ь в А м е р и к у б е з с п р о с а».)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

— Где это вы шлендаете? — спросил боцман.

— Рыбу ловили, — сказал Щербина. — Азартное дело!

Старпом посмотрел на него, перевел взгляд на Левашова и усмехнулся.

— А работать дядя будет? — спросил боцман.

— Азартное дело... — вздохнул Щербина и обратился к старпому: — Вы все машину ждете, Вадим Осипович? Не завели котлы?

— Нет, — сказал Реут и посмотрел в ту сторону, откуда недавно появились матросы, — Еще четыре часа надо.

— Фью! — присвистнул Щербина. — Тогда темно будет. Придется утром грузить.

— Придется, — сказал Реут.

— А сейчас бы повернулись — сутки можно сэкономить.

— Конечно, — сказал старпом и посмотрел в другую сторону, туда, где на рабочей ветке стояли друг за дружкой, словно в очереди, черные паровозы.

— А можно ведь и без машины, — сказал Щербина. — Просто так можно повернуться.

— Буксиром? Исключено.

— Буксир нужен ненадолго, только нос отвести. Течение-то видели? Будь здоров! Оно и потащит.

Старпом недоверчиво посмотрел на Щербину. Ткнул пальцем в козырек. Фуражка сдвинулась на затылок, и его лицо сразу помолодело.

— Течение... — сказал Реут. — Течение в Колумбии действительно уникальное. А сейчас еще отлив...

— Попрет за милую душу, Вадим Осипович, — подзадоривал Щербина. — Вы пройдите на бак, взгляните.

Старпом и боцман исчезли за паровозом, появились возле грот-мачты и опять пропали, скрытые тендером следующего локомотива. Потом фуражка Реута показалась на баке, над высоким фальшбортом, и Щербина крикнул:

— Поглядите, как несет! — Он указал на щепки, обломки досок, проносившиеся возле форштевня. — Такое течение крейсер развернет. Только корму удерживай!

Старпом ничего не ответил. Швартовы вдруг скрипнули, обвисли, и из-за фальшборта высунулся боцман.

— Не, Вадим Осипович! Не относит. Видите? Во! — Стрельчук ударил ногой по швартову, и круглый экран, надетый на трос, чтобы мешать береговым крысам перебегать на пароход, со звоном отскочил к борту.

— Конечно, так не отнесет, — громко сказал Щербина. — Течение даже прижимает. Но надо подтолкнуть, только подтолкнуть.

— Чем? — сердито спросил старпом.

— Да катером! Вон катер у лесопилки бревна гоняет. Пойти и попросить. Поворачивать они, конечно, деньги запросят. А толкнуть вряд ли откажутся. Левашов, а ну-ка, слетай: ты по-ихнему толковать можешь. Союзники же!

Левашов побежал — по причалу, за угол пакгауза и дальше, мимо железнодорожной ветки. Ноги вязли в песке, но он не сбавлял скорости: ему хотелось побыстрее выполнить, что приказали, и вернуться.

А приказал сам Реут. Долго молчал, потом тихо произнес, не назвав по фамилии: «Попробуйте». И интонация была такая, как у него всегда, — решительная и немного брезгливая.

Левашов удивился: впервые его совершенно не задело то, как сказал старпом. Важно было другое — что он помогает Щербине, что заодно с ним, и он летел и летел вперед.

Катерок с ярко-желтой надстройкой, с огромным кранцем на носу стоял недалеко от берега, приткнувшись к запани. Ни на палубе, ни в рубке никого не было видно, и Левашов стал кричать: «Эй, эй!», надеясь, что команда катера в кубрике или в машинном отделении.

Двое сплавщиков, ходивших по бревнам с длинными баграми в руках, молча уставились на пришельца. Наконец один неторопливо пошел в сторону катера, и бревна под ним тихо закачались. Стукнул багром по борту и что-то сказал. Тотчас в носовом люке показался человек в очках. Лицо у него было спокойное, доброе, но буксировать «Гюго» он категорически отказался.

Второй сплавщик, до сих пор не проронивший ни звука, медленно пошел но бревнам к катеру. Он тоже стукнул багром по борту, потом что-то тихо сказал очкастому. Тот огрызнулся, помолчал и крикнул Левашову, правильно ли он понимает, что надо лишь оттянуть пароход от причала. Вылез из люка, вошел в рубку.

Дизель взревел, и вода за кормой катера сердито забурлила, раскачивая бревна. Сплавщики резво отбежали в сторону. Очкастый опустил одно окно в рубке и, высунувшись из него, ходко погнал катер по широкой дуге, от запани к причалу.

Когда Левашов вернулся на «Гюго», трап уже поднимали. По борту, выходившему к реке, Рублев с Николой шумно протаскивали трос, на крыле мостика был виден Реут.

Мягко тарахтел дизель катера. Грузчики-американцы стояли кучками на причале и были похожи на провожающих, хотя пароход и не собирался никуда уходить — корма его не должна была отойти от причала и на метр. Как дверь, если на нее смотреть сверху: открыта, закрыта, а петли держат.

Катер тронул незаметно, и то, что перешвартовка началась, можно было определить только по медленно возраставшему — углом — расстоянию от носовой части «Гюго» до черных, осмоленных свай. Внизу, у их основания, подгоняемая отливом, с силой струилась глубокая вода Колумбии.

Перекинувшись через борт, Левашов радостно смотрел на стремнину. И, не зная, куда деть прихлынувший избыток сил, поспешил на корму — помогать, хотя ему, подвахтенному, можно было и оставаться не у дел.

В машине ничего не могли понять. То сверху гнали — давайте скорей готовность, а то вдруг позвонил третий помощник и сказал, что можно продолжать ремонт. Стармех приказал Огородову: «Поднимись и узнай, все они там с ума посходили или только Тягин?»

Электрик выглянул на палубу и застыл в удивлении: «Гюго» стоял под углом к берегу; поодаль на самом полном ходу мчался катер с канареечной надстройкой, словно боялся, что его задавят. На ящиках, которыми были забиты люки кормовых трюмов, столпились докеры; они смотрели за борт, о чем-то переговаривались и порой вскрикивали.