Хроники Кадуола
Шрифт:
«Было бы лучше всего, если бы вы беспристрастно изложили факты. Начните с того, каким образом вам стало известно об организации экскурсии».
Матор Борф глубоко вздохнул: «Мне было бы гораздо легче с вами говорить, если бы я знал, в чем заключается ваша цель. У меня возникает впечатление — поправьте меня, если я ошибаюсь, — что в том случае, если бы вы просто-напросто хотели наказать участников экскурсии, вы предъявили бы официальные обвинения и поручили бы дальнейшее ведение дела штатным сотрудникам МСБР. Не похоже, что вы пытаетесь заниматься вымогательством или шантажом — это в любом случае было бы пустой тратой времени. Что же тогда? Чего вы хотите?»
«Давайте не будем искать великие тайны там, где их нет, — ответил Глоуэн. — Естественно,
«Вы совершенно правы. Меня беспокоят гораздо более насущные проблемы, — достопочтенный Борф помолчал, постукивая пальцами по гладко выбритому подбородку. — Трудно решить, как лучше всего подойти к этому щекотливому вопросу». Он выпрямился в кресле и наклонился вперед: «Как вам известно — впрочем, вполне возможно, что это вам неизвестно — на Натрисе мы ведем подспудную, но отчаянную войну с врагом, в двадцать раз превосходящим нас численностью. Если дело дойдет до насилия, наши убытки будут астрономическими. Не будет преувеличением сказать, что от исхода этого конфликта зависит наше выживание, и мы готовы пользоваться любым оружием, находящимся в нашем распоряжении».
«А! — сказал Глоуэн. — Я начинаю понимать. Вы говорите о наукологах-санартистах».
«Я говорю об одной из их фракций, так называемых «идеационистах». Это фанатики, объявляющие суровость нравов добродетелью. В прошлом они нападали на нас как на философском и риторическом, так и на финансовом фронте, что нас мало беспокоило. С недавних пор банды безымянных налетчиков спускаются с гор, из Диких краев, и нападают на нас по ночам — убийства и грабежи не прекращаются.
Таково наше затруднение. Наш враг руководствуется «Идеей», по сути своей вполне благородной. Ее преимущества очевидны. Существует ли сила, более непреодолимая и жестокая, чем излишек добродетели? Как бороться с добродетелью? Противопоставляя ей порочность? Разве порочность чем-нибудь лучше добродетели? Сомнительное предположение. По меньшей мере перед приверженцами порока открываются более разнообразные перспективы. Лично я не защищаю ни ту, ни другую крайность. Я просто-напросто хочу жить так, как мне хочется, в мире и спокойствии, ни в чем себе не отказывая. И тем не менее, я захвачен, здесь и сейчас, водоворотом чуждых мне санартистских страстей. Они хотят, чтобы я сдался и принес себя в жертву Идее. Я сопротивляюсь; мне приходится терпеть неудобства и неприятности, обороняться и беспокоиться. Безмятежное наслаждение существованием отравлено, волей-неволей я вынужден испытывать ненависть.
Итак, что же мне делать? Я сидел в этом кресле и думал — так же, как я сижу теперь. Я стимулировал мыслительные процессы пуншем «Янтарная изморозь» — так же, как я делаю сейчас...» Матор Борф прихлебнул из бокала: «Кстати, почему вы не пьете?»
«Нам не полагается употреблять спиртное при исполнении обязанностей, — объяснил Глоуэн. — Кроме того, это неблагоразумно. В лучшем случае выпивка придает официальному наведению справок ложный характер запанибратства. В худшем случае напиток может содержать наркотик или яд. И это вовсе не параноидальная одержимость — мне было бы очень любопытно пронаблюдать за тем, что произойдет с вами или с достопочтенным Лонасом Медлином после того, как вы выпьете пунш из наших бокалов».
Матор Борф рассмеялся: «Так или иначе, мы размышляли о том, как нам справиться с наукологами-санартистами. Мы не хотим их уничтожить. Нас вполне устроило бы, если бы они умерили свой пыл и позволили бы нам беспрепятственно вести свое бестолковое, ленивое, неблагородное, но приятное во всех отношениях существование.
С этой целью мы разработали план, позволяющий деморализовать противника и привести его в замешательство. Если приверженцы добродетели готовы прибегать к насилию, почему бы им не познакомиться,
лицом к лицу, с пагубным влиянием легкомыслия и нечестивым искушением распущенности? Мы надеемся достигнуть этой цели, демонстрируя лицемерие и тайные пороки самых пламенных идеационистов.Теперь вы, наверное, уже представляете себе, в чем заключался наш план. Мы выбрали шестерых самых ревностных наукологов. Я позаботился о том, чтобы они получили билеты до Кадуола и уведомления о том, что консерватор Заповедника желает обсудить слияние движений идеационистов и консервационистов — не согласятся ли шестеро выдающихся наукологов посетить Кадуол за счет управления Заповедника и принять участие в конференции?
Разумеется, польщенные наукологи приняли приглашение — а остальное вам известно».
«И на острове Турбен наукологи вели себя так, как вы надеялись?»
«Превзошли все наши ожидания! Мы хорошенько приправили их вино возбуждающими средствами, снимающими внутренние запреты. И все их ошеломительные подвиги тщательно снимались замаскированной аппаратурой.
Теперь шестеро наукологов вернулись в Ланкланд. Они в полном замешательстве. Они знали, что произошло нечто непристойное и не помнили никакой «конференции», но им объяснили их состояние опьянением, вызванным сильнодействующими винами Кадуола. На обратном пути они только и говорили, что об опасностях, связанных с брожением виноградного сока, и каждый требовал от остальных извинений и оправданий. А видеозапись, сделанная на острове Турбен, будет показана на следующей неделе, во время Всемирного Синода. Уверен, что она произведет потрясающее впечатление».
«Делегаты могут догадаться, в чем дело».
«Большинство предпочтет поверить в скандал. Даже в памяти скептиков надолго останутся яркие образы беспутных и развратных аскетов. Один такой фильм лучше тысячи проповедей».
«Это правда!» — басом заявил Керди.
«Патрунам позволят показывать такие записи на заседании Синода?» — спросил Глоуэн.
Достопочтенный Матор Борф улыбнулся какой-то невысказанной мысли: «Достаточно упомянуть о том, что сделано все необходимое. Запись станет всеобщим достоянием, это неизбежно. По существу, мы уже не можем остановить этот процесс». Борф снова откинулся в глубину кресла: «Ну вот, теперь вы все знаете».
«Еще не все. Каким образом, от кого вы узнали об экскурсиях на остров Турбен в первую очередь?»
Матор Борф задумчиво нахмурился: «Трудно сказать. Кто-то что-то сказал на вечеринке, уже не помню».
«Не вижу, каким образом это возможно. Ваша экскурсия была первой, за ней последовали две другие».
«Неужели? Значит, я ошибаюсь. Но теперь уже все равно — что было, то прошло».
«Не совсем. Организаторы экскурсий еще не пойманы».
«Боюсь, что в этом я не могу вам ничем помочь».
«Но вы не можете не помнить, кто организовал вашу поездку?»
«Я купил билеты в агентстве. После этого я говорил с очень представительной молодой женщиной, и она со мной обо всем договорилась. Еще позже мне позвонил какой-то господин, чтобы сообщить о доставке приглашений и билетов наукологам. Он же сообщил о том, что наукологи приняли приглашения».
«Как его звали? Как он выглядел?»
«Понятия не имею — я его никогда не видел».
Глоуэн поднялся на ноги; Керди сделал то же самое, несколько медленнее. Глоуэн сказал: «Пока что это все, что нам нужно. Возможно, нам больше не придется вас беспокоить, но такие решения, конечно, принимает наш руководитель».
«Вашему руководителю известно, что вы меня навестили?»
«Разумеется».
«И где остановился ваш руководитель, если не секрет?»
«Он остался на станции Араминта».
«О! И каковы же теперь ваши планы?»
«Как я уже упоминал, наша главная задача — установить личность владельцев концерна «Огмо». По-видимому, вы не намерены нам помочь в этом отношении, в связи с чем нам придется продолжить расследование в другом месте».
Достопочтенный Матор Борф слегка дернул себя за подбородок: «Неужели? И где именно?»