Хроники любви: повесть и рассказы

Камелия могла не продолжать, всё стало ясно. Я оглянулась. За дверью сына стояла тишина, смолк перестук клавишей, а когда — я не заметила.

— Тебе лучше уйти, — предложила я. Поколебавшись мгновение, добавила: — И тебе тоже.

— Ты не поняла, — сказала Камелия. — Я хочу, чтобы Роберт жил со мной и с Кареном. Мы его родители. Мы большую квартиру купим. И мы…

Значит, всё у них уже обговорено. Я искала взгляда Карена, но он сидел в той же позе и смотрел в сторону.

Дверь комнаты распахнулась, и на пороге встал Робик. Он смотрел на Камелию. Перевел взгляд на отца. Хмыкнул странно и плотно закрыл за собой дверь.

— Он не пойдет, — пояснила я. — Это невозможно. Он не маленький мальчик.

Больше всего мне хотелось остаться одной, чтобы они ушли, а я могла придти в себя и обо всем подумать. Я была уже на пределе своих возможностей, и вот-вот могла впасть в истерику, но перед ней, перед Камелией — этого мне никак не хотелось.

Наступило молчание. Наконец-то она умолкла. Теперь была моя очередь.

— Значит, ты… бросил беременную женщину… Я не могу в это поверить. Скажи, что это неправда. Что она всю эту белиберду придумала.

— Но ведь теперь ничего не изменить… Робик наш сын. И он может жить с нами, — он не смотрел на меня, видно, ему тоже было непросто. Хорошо же она его обработала.

Камелия подошла к двери Робика. Взялась за ручку…

— Я хочу с ним поговорить, — тихо сказала она. — Он уже взрослый, во всём разберется и поймет.

Она отошла от двери и продолжила: — Он поймет и простит. Я ведь его мама. Даже плохих матерей прощают, даже пьяниц… Я видела по телевизору…

— Ты не в телевизоре, — сказала я. — Но ты можешь обратиться туда и рассказать свою историю.

— Я тебя понимаю, ты не думай… но справедливость в том, что сын должен жить со своими родителями.

— Справедливость?! А я кто?

Повисла гнетущая тишина. Я читала ответ в ее красиво обрисованных глазах: «Ты никто».

— Уйдите, — сквозь зубы сказала я. Хотя мне хотелось прокричать это слово, что есть силы.

Они ушли. Карен УШЕЛ ВМЕСТЕ С НЕЙ. Когда он вернется… А он вернется? Или будет искупать свою вину перед ней… Старая любовь не ржавеет. Придет и Робика заберет. Робик его так любит.

Я сидела, сжавшись, в кресле и рыдала, как никогда в жизни. Потому что никогда не плачу. Не услышала, как подошел Ро-бик, он присел возле кресла и обнял меня.

— Мама, я ник-к-уда не уйду. А папа в-в-ернется, вот увидишь. Он т-т-ебя любит. Он мне говорил это.

— Да?.. А мне не говорил, ни разу… Когда женились, один раз и всё-ё-ё…

— Мама, п-п-ерестань. Даже, если папа не вернется… я буду с тобой.

— Робик… я сегодня поняла, что я никудышний психолог. Может, мне специальность поменять?

— Ага. Поступай к нам в университет. Вместе будем на лекции ходить…

Я вытерла ладонями лицо и глянула на Робика. И ему вытерла лицо. Мой сын никогда не плачет. Как и я.

ИЛЛЮЗИОНИСТ

В первый раз я увидел ее в отделе парфюмерии большого супера. Почему она привлекла мое внимание… Сначала я просто скользнул по ней взглядом и отвернулся. Рассматривал ближнюю полку с разными одеколонами и лосьонами — я пришел сюда, чтобы взять свой обычный, весьма дорогой лосьон для бритья, но, тем не менее, вдруг быстро обернулся… Ну да, не показалось. Эти странные движения рук, то теребящие ремень черной сумки, перекинутый наискосок через грудь, то быстро скользящие куда-то, чтобы тут же вернуться обратно и нервно нырнуть в раскрытое нутро… и слишком напряженное лицо со сжатыми в полоску губами… Эти нервные движения и настороженные взгляды по сторонам были мне так хорошо понятны, хотя я никогда не мог себя видеть со стороны в такие моменты.

Я стал следить за ней, это оказалось увлекательно. Я словно видел самого себя. Только никогда не ходил в магазины с сумкой, это слишком опасно. Когда она стояла у кассы и платила за пенальчик помады — всё что она купила, я уже был рядом, почти за ней, через одного человека, держал в руке зеленый флакон с самым дешевым мылом для душа, и теперь получил возможность хорошо рассмотреть ее. Мне не стоило этого делать. Она была красива той самой красотой, которая врезается сначала в память, чтобы потом войти в твою душу, в мозг, во все части тела, но поймешь это не сразу, и уж не в первый момент. Она благополучно уплатила за свою помаду, небрежно кинула ее в сумку и ушла, а я всё стоял и смотрел ей вслед, и очнулся только, когда кассирша спрашивала, видимо, во второй, если не в третий раз, нет ли у меня более мелких денег, чем та купюра, что я ей протянул.

Я вышел на улицу. Конечно, ее уже не было нигде. Тут я сильно на себя разозлился — ведь не взял свой любимый лосьон, и еще нужен был набор бритвенных лезвий, а я засмотрелся и про всё забыл. Конечно, не каждый день встречаешь родственную душу… А какое у нее лицо! Нервное, конечно, неспокойное, но это понятно. А глаза… никогда не видел таких ярких глаз, бирюзовых как море рано утром, когда солнце уже встало. С такими глазами и с таким лицом нельзя быть сильно на виду, она очень рискует. А может быть, ей нравится рисковать. Как и мне.

Я кинул зеленое мыло в ближайшую урну и долго еще в тот вечер бесцельно шатался по улицам. Потом вдруг захотелось выпить чего-нибудь… бренди, а еще лучше — хорошего коньяку.

Через полчаса я вышел из дорогого винного магазина, с двумя бутылками пива «Туборг» в пакете — сосед по площадке Гораций (имечко-то, видно, родители большие надежды возлагали), редактор местной газетенки «Гламур», любит этот сорт пива, и на днях обещал зайти вечерком, так что две бутылки в самый раз, а то бы выбросил, оно мне даром не нужно. Как, собственно, не нужен и сосед, напоминающий мне своим еженедельным появлением на пороге об одной моей несостоявшейся мечте. Гораций в своих писаниях остер на язык, а в жизни недотепа, и манерами и какими-то вороватыми движениями похож на мелкого жулика. И халяву любит, так что «Туборг» пригодится.

Однажды мне пришла в голову мысль, что я Горацию просто тихо завидую, поэтому и отношусь к нему предвзято. И газета у него вполне на уровне, статейками о проститутках не балуется и пишет свои злободневно — политические обзоры на независимом уровне. И я таскаю каждую неделю пиво для того только, чтобы поговорить с ним на газетно-литературные темы, поболтать об этом Гораций мастак.

Я зашел в какой-то подъезд и аккуратно переложил в пакет с пивом свое приобретение, полюбовавшись на наклейку — да, не ошибся, у этого коньяка замечательный вкус и пьется легко, ну так и стоит весьма прилично… но стоит, смотря для кого.

Придя домой, тут же распечатал бутылку, достал из холодильника лимон. Уже налил коньяк в пузатую рюмку… и вдруг мне расхотелось пить. Навалилась тоска. Снова один.

После расставания с Лизой прошло больше года, она уже уехала в другую страну, за моря-океаны, она ни разу не позвонила, она даже перед отлетом не попрощалась, она так меня ненавидела. Как будто от ненависти, в которую обратилась ее любовь, я мог измениться, как будто мог себя переделать. Она считала, что мог, но не хотел. Она не могла понять, что мне нравилось. Настолько, что я предпочел остаться один. Вот такая женщина, что встретилась в магазине… она бы меня поняла. Но я ее больше не увижу. Ее лицо и глаза, ее нервные руки с тонкими пальцами не выходили из головы.