Хроники мегаполиса (сборник)
Шрифт:
Реву белугой. И – о ужас – мне это нравится.
Закутавшись в огромный, на двадцать размеров больше халат, выплываю из ванной.
Ого, квартирка. Можно заблудится.
Мой герой лежит, заложив руки за голову. У него чисто выбритые подмышки.
– Привет, – говорю деловито. – Ну что, сварить тебе кофе для полноты картины?
– Сам сварю, – отвечает. – А то ты мне еще что-нибудь на кухне сломаешь.
Поднимается. Не могу оторвать взгляд.
– Да по тебе анатомию мышц можно в школе изучать…
Хмыкает. Идет на кухню.
Я сажусь
Мир вокруг вдруг теряет резкость. Беру подушку, как младенца.
Прячу в ней лицо.
– Ты что-то сказала?
Вскидываю голову.
Стоит в дверях. Вокруг бедер – алое полотенце победителя.
– Нет, – пожимаю плечами под халатом.
Наклоняет голову, будто прислушиваясь:
– Нисходишь ли ко мне – иль я лечу… Это стихи?
– Где?
Улыбается. Как будто я удачно пошутила.
– А кофе будет? – спрашиваю после неловкой паузы.
Пьем кофе.
Разглядываю его внимательно. А он разглядывает меня. Хрустит своей морковкой, как чудовищных размеров заяц.
– Ты похож на зайца.
– Ну и что?
– Ну и ничего… Что ты так смотришь?
– Мне показалось…
– Что?
Отводит взгляд. Болтает ложечкой в чашке с чаем; ложка звенит.
– А ты когда-нибудь бывала в греческой кофейне?
– Нет, – отвечаю равнодушно.
– А у тебя нет… сестры-близнеца?
Гляжу на него оторопело:
– А почему ты спрашиваешь?
– Подумалось. Что, может быть, у тебя есть сестра-близнец…
– …И было бы неплохо трахнуть нас сразу вместе. Спасибо за завтрак, Витька, но мне на работу уже пора.
– Заставлять несчастных людей рассказывать о своих семейных проблемах?
– Давать возможность счастливым людям выплакать счастливые слезы в просоленную жилетку коллективного бессознательного… Пока, малыш. Спасибо, с тобой было клево…
Целую его в щечку.
Как легко и пикантно. Запах терпких духов.
Надеюсь, мы никогда больше не увидимся.
«В снегу, под небом синим, а меж ветвей – зеленым, Стояли мы и ждали подарка на дорожке. Синицы полетели с неизъяснимым звоном, Как в греческой кофейне серебряные ложки».
Я никогда не бывала в греческой кофейне. И это не важно. Совершенно не имеет значения.
Сижу на подоконнике. Смотрю сквозь щели в моем витраже. Дети бегают на площадке. Воробьи возятся в ветках.
«Могло бы показаться, что там невесть откуда Идет морская синька на белый камень мола, И вдруг из рук служанки под стол летит посуда, И ложки подбирает, бранясь, хозяин с пола».
Звонит телефон. Не буду брать трубку, ну его.
Звонит и звонит, вот наказание. Звонки ползут в воздухе, как длинные веревки вот-вот из-под удавленника.
– Алло.
– Леночка? – бодрый голос шефа. – Послушай, тут такая новая информация…
– Одну минуту, –
говорю.И кладу трубку рядом на тумбочку – голосом шефа вниз.
…Что он все-таки имел в виду? При чем тут греческая кофейня и сестра-близнец?
Впрочем, не важно. Совершенно не имеет значения; такие встречи хороши легким безболезненным расставанием.
Кстати, тот дуралей, что в конце концов оставил мне мои книжки на проходной, ухитрился приложить к Лорке и Кортасару уморительно трогательное послание. Нефиг, нефиг, закричали индейцы, что прошло, того не вернешь, а при случае можно перед кем-нибудь похвастаться, что переспала с Дымко…
Воображаю, какой обрушится град вопросов. И среди прочего главный: не опасно ли оказаться под такой огромной тушей?
Обнимаю подушку.
Чего я ждала? Что он и в постели будет красивым сильным животным?
Мужчина. Господи, все мы тоскуем о мужике…
Мачо, блин.
Нет, он не мачо… Он не виртуоз. Есть, наверное, разница между виртуозным исполнением – и скрипичной искренностью страстного дилетанта…
Правда, я не могу считать себя экспертом. Любой участник моей программы мне в этом деле фору даст.
Внутри меня полным-полно скребущих кошек. На кухне кто-то звенит посудой и вздыхает. Может быть, ветер.
– Не ной, – говорю вслух. – Вышло как вышло.
В ответ, разумеется, тишина.
– Что-то в нем есть, – говорю с ответным вздохом. – Что-то… Но это не важно. Совершенно не имеет значения.
Беру в ящике стола клей «Суперцемент». Иду приклеивать плитку, отвалившуюся в ванной. Безобразие. Давно пора забабахать ремонт.
Смотрю на себя в зеркало.
За моей спиной, в проеме приоткрытой двери, проходит тень.
Мало ли теней, шастающих ночью.
Предлагаю редактора Диму переименовать в криэйтера. Ему нравится.
– Где твой креатив? – спрашиваю.
Извлекает из кейса целую папку креатива. Просматриваю. Не то. Плоско, беззубо. Пресно. Мелко. Неинтересно.
Сообщаю ему все, что думаю по этому поводу. Морда его непроизвольно вытягивается.
– Ласточка, – говорю в ответ на робкую попытку протеста. – Я держу тебя в этом проекте не для того, чтобы ты мне тащил полову. Все эти мыльные страсти, – щелкаю про бумажке с «креативом», – отработаны еще в «Пионерской зорьке». Ну, мужик, которого жена возбуждает только в поясе монтажника на голое тело, или баба, которая испытывает оргазм только в инвалидной коляске, хотя сама здорова, как кобыла… Это еще так-сяк. Остальное – бред. Подмененные в роддоме дети – вообще позор. Зита и Гита, блин. Я тобой недовольна.
Молчит. Морда в пятнах.
Беседую с претендентами на участие в программе. Баба хорошая, фактурная. Мужичок тусклый. Будем менять.
Звонок на мобилку. Выхватываю трубку, как кинжал из ножен:
– Да!
– Лена?
– Ну.
– Это Виктор.
– Виктор? Какой Виктор?
– Дымко.
– А-а-а…
Две мысли в башке. Одна прыгает, как мячик: какого хрена он звонит? Встретились, переспали – чего еще? Другая сладко тянется, как теплая ириска: может быть, еще раз? Почему нет?