Хроники Менталиста 2

Видение расплылось, растворяясь в рваных краях. Я судорожно глотал воздух, не в силах справиться с ужасом от увиденного. Это будущее? Или просто кошмар, вызванный стрессом и амулетом?

Но прежде чем я успел отдышаться, меня накрыла новая волна видений. Теперь я видел совершенно другое место.

Роскошный кабинет, отделанный тёмным деревом и золотом. Окна от пола до потолка открывали вид на город с высоты птичьего полёта — величественные шпили правительственных зданий, широкие проспекты, золотой купол собора вдалеке. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в кроваво-красные тона и бросая длинные тени на улицы. Императорский дворец во всём его холодном великолепии казался последним бастионом света в стремительно темнеющем мире.

За массивным столом из красного дерева сидел мужчина лет шестидесяти. Тонкое аристократическое лицо с глубокими морщинами, прорезавшими высокий лоб и обрамляющими тонкие губы. Холодные серые глаза, похожие на осколки льда, идеально уложенные седеющие волосы — ни один волосок не смел выбиться из причёски. Его костюм был безупречен — чёрный с едва заметной серебряной нитью, жилет застёгнут на все пуговицы, несмотря на вечернюю духоту. На правой руке — массивный перстень с чёрным камнем, в котором, казалось, заключена была сама тьма.

Я никогда не встречал его, но инстинктивно узнал — Демидов. Узурпатор. Человек, свергнувший моего отца. Мой личный демон, чьё имя будило во мне странную смесь страха и ненависти ещё до того, как я узнал о своём происхождении.

Он просматривал какие-то документы, время от времени делая пометки золотой ручкой. Его движения были экономны и точны, как у хирурга или хищника. Ничего лишнего — каждый жест выверен десятилетиями абсолютной власти. Даже то, как он перелистывал страницы — неторопливо, уверенно, с чувством собственного достоинства — говорило о человеке, привыкшем повелевать.

На стенах кабинета — портреты предыдущих императоров, написанные великими мастерами. Взгляды царственных особ словно следили за каждым движением узурпатора, молчаливо осуждая. Или мне только казалось? Среди них — портрет моего отца, в парадном мундире с золотым шитьём. Странно было видеть его здесь, в логове врага. Но ещё более странно чувствовать, что я впервые по-настоящему видел лицо отца — не на мутной чёрно-белой фотографии из газет, а на настоящем портрете. У него были мои глаза. Или, вернее, у меня — его.

В кабинете было тихо — слышался только скрип пера по бумаге да тиканье массивных напольных часов в углу. Изредка с улицы доносился стук копыт — императорская гвардия меняла караул. Размеренность, спокойствие, незыблемость власти — всё это ощущалось в каждой детали, в каждом звуке.

Тишину нарушил стук в дверь — твёрдый, уверенный, с правильными интервалами.

— Войдите, — сказал Демидов, не поднимая глаз от бумаг. Его голос был низким, с лёгкой хрипотцой, словно от многолетнего курения дорогих сигар.

Дверь открылась без скрипа — здесь даже петли подчинялись протоколу — и вошёл седой мужчина в военной форме с канцлерскими знаками отличия. Золотой шнур на плече, ряд медалей на груди, выправка безупречная, несмотря на возраст. Лицо аскетичное, с глубоко посаженными глазами и тонким, словно лезвие, носом. Он остановился в трёх шагах от стола и слегка склонил голову — ровно настолько, чтобы выразить уважение, но не подобострастие.

— Канцлер Мелехов, — Демидов всё ещё не поднимал глаз от бумаг, демонстрируя своё превосходство. — Надеюсь, у вас хорошие новости.

— Скорее тревожные, Ваше Величество, — ответил канцлер, и в его голосе чувствовалось напряжение, тщательно скрываемое за маской профессионализма. Он положил на стол папку — тёмно-красную, с золотым тиснением в виде герба империи. — Агент Толстой докладывает о необычной активности в старых туннелях под городом. Сопротивление перемещает кого-то крайне важного.

При упоминании Толстого Демидов поднял голову. В его глазах появился интерес — живой, почти хищный. Он медленно отложил ручку и подался вперёд, опираясь на стол сцепленными пальцами.

— Лев жив? — спросил он с лёгким удивлением. — После обвала в туннелях?

— Да, Ваше Величество. Отделался переломом руки и сотрясением.

— Удивительная живучесть, — в голосе Демидова слышалось что-то похожее на одобрение. — И что же он выяснил?

Канцлер открыл папку, просмотрел несколько страниц и продолжил:

— Согласно его донесению, сопротивление эвакуирует из города особо ценный объект. Предположительно, речь идёт о мальчике-подростке, обладающем необычно сильным даром ментального внушения. Агент Толстой встречался с ним лично и утверждает, что это может быть… наследник рода Белозерских.

В кабинете повисла тяжёлая тишина. Демидов, вцепившись пальцами в подлокотники, подался вперёд. Его лицо, обычно бесстрастное, на мгновение исказилось — правый уголок рта дёрнулся в нервном тике, который он тщетно пытался скрыть.

— Вы уверены? — голос Императора звучал обманчиво спокойно, но канцлер слишком хорошо знал этот тон.

— Похоже на то. Источники Толстого подтверждают, что он жив. У него даже есть фотография — размытая, сделанная с большого расстояния, но черты лица… — канцлер запнулся, — они очень похожи на черты покойного Его Величества.

Демидов встал из-за стола — резко, почти нервно, что было удивительно для человека его выдержки. Он подошёл к окну и несколько секунд смотрел на закат, на город, на свою империю. Его фигура, высокая и прямая, чётко вырисовывалась на фоне окна, словно на театральной сцене.

— Как это вообще возможно?! — процедил канцлер, нарушая молчание. — Если люди узнают… Если поползут слухи…

— Люди верят в то, во что им выгодно верить, — отмахнулся Демидов, не оборачиваясь. В его голосе звучала странная смесь презрения и усталого понимания. — Одни хотят стабильности, другие — хлеба и зрелищ. Им всё равно, кто на троне, пока их личные нужды удовлетворены.

Император несколько секунд думал, затем подошел к столику и налил себе бокал дорогого виски.

— Кем бы он ни был, нам нужно найти его первыми, — продолжил он, повернувшись к канцлеру. — Немедленно. Любой ценой.

В его голосе появилась нотка, которую я не мог распознать.

— К счастью, — он усмехнулся, и в этой усмешке не было ничего человеческого, — у меня есть семейный козырь…

Он вернулся к столу.