Хроники особого отдела

– Мне подтвердили это все источники, – кивнул головой мистер Генри Киссинджер, недавно принятый, новый член закрытого клуба.

В воздухе повисла пауза. И больше о делах не было сказано ни слова. Словно необходимость решать судьбы мира была временно отложена.

– Поехали. Ради вас изменили расписание, – наконец, проронил мистер Гриспен. – У нас есть сорок минут, чтобы позволить себе чашечку зелёного чая. Эскулапы утверждают, что этот напиток чрезвычайно укрепляет здоровье, тонизирует и продлевает жизнь.

Некоторое время мужчины молча ехали по Кони-Айленд авеню, а затем свернули на дорогу, похожую на зелёный арочный коридор. Наконец, рычащий мустанг плавно затормозил у здания, построенного в колониальном стиле лет пятьдесят назад. Их встречали.

Господ разместили в кабинете под величественным портретом Джорджа Хили «Авраам Линкольн», подлинник которого, (или копия?), украсил при Рузвельте парадную столовую Белого дома.

Наконец, молчание прервали чёткие слова:

– Что желают джентльмены?

– Лососину, сырники и тост, – кивнул Генри.

– Вы придерживаетесь кашрута? – вежливо спросил сидящий напротив.

Киссенджер кивнул. В этот момент в кабинет въехало инвалидное кресло, и громогласный жизнерадостный голос новоприбывшего прокричал, заставив сидящих в креслах мужчин напрячься:

– Нет-нет, я, конечно, понимаю, как вы, молодежь, приветствуете старые обычаи… в этих стенах! – И он бурно расхохотался. – Нет-нет, дети мои, я не призываю пить молоко матери, зажёвывая его куском капающей жиром плоти, но... это восхитительно!

И хохот стал слышен на лужайке напротив! Гости терпеливо внимали, (хотя и не находили ситуацию смешной).

Через минуту, отсмеявшись, маленький седой старик, несмотря на возраст, бойко управляющий инвалидным креслом, поинтересовался:

– Ну, мои малыши, что там принесли нам красные волны?

Алан Гринспен встал и, склонив голову перед патриархом, начал:

– У нас довольно мрачная картина. Масштабы и способности Советов иногда поражают воображение. Они стараются и почти догнали нас. По их задумке, турецкий Измир мог бы начать свои гастроли, однако последние события заставили нас задуматься о невероятном. Нам показалось, что Серый, нарушая паритет, решил вмешаться в ход задуманных событий и открыть миру Плато.

– Нет, мальчики, наш оппонент стар и не глуп, – улыбнулся инвалид. – Но я согласен с ним, дадим миру разобраться во всём самостоятельно. Я тоже умываю руки.

Кресло развернулось на одном колесе, и уже из тёмной галереи со множеством дверей донеслось:

– Генри, ешь мясо! Ах-хах-хах-х-ха…

***

Запах хвои был таким настойчивым, что Таня проснулась с ощущением, что она на даче в Серебряном Бору, надо вставать и варить малиновое варенье. Ей на миг показалась, что не было восхитительной зимы в Тропарево, ледяных горок, катка и этого удивительного ощущения уюта, спокойствия и радости. Девушка, не открывая глаз, перевернулась на другой бок и подогнула ноги под тонким байковым одеялом. Но сон ушёл. Она настойчиво пролежала ещё несколько минут, не открывая глаз, тихо-тихо дыша. Открытое окно скрипнуло, и в комнату ворвался свежий утренний ветерок со стороны гор. Девушка резко открыла глаза и села. Наваждение исчезло. Рядом на кровати спала, раскинув руки и ноги, Маша. Никто не посягал на Таню, не возвращал её обратно в кухарки.

Ночной мотылёк бестолково метался по комнате, то путаясь в светлых лёгких шторах, то пытаясь спрятаться под кровать, за тумбочку и, наконец, с разгона попал в окно, вылетев на волю. Таня встала, вздрагивая и прислушиваясь к спящей тишине, на цыпочках, босая, вышла на крыльцо.

Время двигалось в горах неторопливо. Ночь неохотно уходила с крутых каменных склонов, недовольно утаскивая тёмный подол платья, но и утро не спешило подходить к краю горизонта. Только розовый плат на голове светила слегка передвинул свечение Млечного пути, да совершенно обесцветил острый серп новорожденной луны.

Где-то внизу, в селении, прокукарекал первый петух. Остальные, видимо, решив, что достаточно одного голоса для столь ранней первой побудки, благоразумно молчали, не нарушая величественной тишины суровых гор. Таня вспомнила смешного, немного сумасшедшего петуха из своего детства, дожившего до глубочайшей птичьей старости и так и не пущенного на суп: в начале жизни из-за своей единичности в курятнике, а затем, ввиду явной жилистости и сохранённого бойцового духа. Боец из пернатого и впрямь вышел знатный. Петух, привыкший к многолетнему единоличному управлению гаремом, умело гонял ласок, покушавшихся на хозяйские яйца.

Сзади вздохнуло…

Девушка вздрогнула и резко обернулась. В тёмном проёме межкомнатного коридора разминал лапы и потягивался Мрак. Огромная чёрная собака, мягко пружиня бархатными подушечками широченных лап, хитро сверкнула чёрными круглыми глазами и неторопливо вышла. «С достоинством понёс свой нежный хвост…», – мурлыкнуло в голове.

Дверь скрипнула, и на пороге ближней к выходу комнаты показался Илья, в одних чёрных семейных трусах. Без майки.

Таня вдруг покраснела, глупо улыбнулась… и промолчала. А миг спустя, прижав палец к губам, и, беззвучно хихикая, убежала к себе. Плотно прикрыв дверь, девушка козой прыгнула в кровать и, закутавшись в одеяло, заулыбалась: «Какое же это счастье, иметь семью!».

***

– Прикинь: сели мы на Фресс Триниталию и пыхтели полтора часа, чтобы в Наполи Гарибальди ждать такое же раскалённое чудо и переть в Кастельмаре, а потом ловить проклятое такси и, наконец, уже умершими и голодными, попасть в Позитано. Дом нам там не приготовили, и я полночи, ко всем своим радостям, ещё кормил комаров и пауков…

Ян сидел, раскачиваясь в кресле, за столиком ресторана «Советский», (который он упорно называл «у Яра»), напротив Рашида Ибрагимовича и, хихикая, рассказывал, почему его команда исчезла из Рима 11 мая, а в Москве бойцы, загоревшие до черноты, и, белозубо улыбающиеся, наподобие негров с Ямайки, появились только 25-го.

– Я прикинул, что у нас отпуска сто лет не было, Маша с ребятами в горах отдыхает. Ну, когда ещё на амальфитанском побережье покупаемся? Чудо, а не курорт! Тиберий-то не дурак был, знал куда ездить, собака. Вспомнить страшно, как ругались…

Они приехали в обеденный перерыв, и Ян, не давая генералу открыть рта, за одну минуту поругался с официантом из-за несвежей скатерти, прочитал меню, заказал рассольник и котлеты по-киевски. И, наверное, успел бы ещё что-нибудь, но его перебили.

– А что из напитков? – игнорируя бурчание клиента, поинтересовался, одетый в белоснежный пиджак, товарищ. Вот почему официанты иногда принимают такой вид, словно они не работники ресторана, а, по крайней мере, его владельцы? Причём при старом режиме. – Водка есть «Посольская», коньячок. – Предложил белоснежный, почти по-человечески.

– Ессентуки четвёртый номер... – хмыкнул Ян и, подумав, добавил. – Чайник чёрного чая ещё.

Когда, не обрадованный заказом, но уверенный, что с этой парой товарищей, в тёмных, хорошего качества, двубортных костюмах, лучше не связываться, официант плавно удалился, Рашид Ибрагимович, наконец, смог спросить:

– Ну, и зачем ты меня сюда приволок?! Про отпуск незапланированный рассказывать? Что у нас плохого? Или, лучше сказать, совсем плохого?

– Совсем плохого ничего! – хмыкнул погрустневший оппонент. – Но, с другой стороны, могу я посидеть с другом в ресторане просто так?