Хроники Птеродактиля

Лена терпеливо выслушала, пожелала здоровья и душевного покоя, повесила трубку, посмотрела на Анатолия. Анатолий достал коньяк, плеснул в две рюмки, одну протянул жене, молча выпили, посмотрели друг на друга и засмеялись. «Сумасшедший дом, сумасшедший город, сумасшедшие люди», — подумал каждый из них, ничуть не удивившись, что сидят молча, но точно знают, кто из них что думает. Это у них получалось все чаще с тех пор, как однажды кто-то из них произнес: «Ты подумал — я сказал». Однажды ночью Анатолий, взяв подушку, ушел досыпать в другую комнату со словами: «Трудный день у тебя был сегодня, все думаешь, думаешь, а я не могу уснуть из-за твоих сослуживцев». Лена вздрогнула и сказала вдогонку: «Ты слышишь мои мысли? Вот забавно». С тех пор они спали в разных комнатах. Чтобы не мешать друг другу мысленной болтовней и не подслушивать того, чего знать не следует.

Степан приехал в Валентиновку утром. Его ждали. В доме пахло пирогами, травами и медом. Необычная чистота даже воздух делала звенящим и вкусным. Степан разглядывал старушек, не понимая, кто из них старше. «Наверно, к восьмидесяти все теряет очертания — и возраст, и желания, и силы», — удивился Степан собственной мудрости и подвинулся ближе к столу.

За чаем Татьяна снова заговорила об отце Степана — о собственном сыне. Варвара качала головой: уймись, мол, напугаешь больного, наперед зная, что дочь не внемлет ее предостережению, да и сама Варвара хотела встретиться с внуком, пока тот еще жив.

— Мы старые, он больной, как нам свидеться? — сетовала Татьяна, а сама уже прикидывала, удастся ли в этот выходной выбраться в Питер и согласится ли ее вредная дочь принять этих свалившихся бог знает откуда новых родственников.

Ехать решили через неделю. Вдвоем: Степан и Татьяна. Притихшая Варвара поразмыслила и решила: жизнь рассудит. Если после удара внук ее оправится и перенесет дорогу из Питера в Москву — значит, суждено ей обрести и внука, и правнука. Ну, а на нет и суда нет.

Степан помог Татьяне подняться на второй этаж отцовского дома.

Татьяна не была в Питере с тех самых пор, как вдохнув свободный воздух, уходила пешком от своей неволи улицами города до самого вокзала, дав слово вернуться сюда только по очень большой нужде… К сыну, например.

Долго не давала Татьяна внуку нажать на звонок. Так и стояли бы они еще неизвестно сколько, если бы не соседка.

— Степушка, приехал! А папка твой уже на ногах, за хлебом с утра отправился, считай полчаса как.

Татьяна облегченно вздохнула, посмотрела на внука, а тот вдруг заулыбался, глядя куда-то мимо нее.

…Они стояли друг напротив друга. Долго и отрешенно вглядывались в родные черты, боялись приблизиться, боялись заговорить, боялись нарушить хрупкую тишину, обманчиво принятую за спасительный покой.

Первым не выдержал Степан. Подойдя к двери, взял из отцовской ладони ключи, открыл квартиру и, протиснувшись в коридор, стал распаковывать вещи, доставать гостинцы, состряпанные ловкими руками Варвары для своего неведомого внука. Пока очень далекого, но уже любимого.

Федор разглядывал кулон на шее Карины. Федор любил берилл и как-то подумал, не подарить ли Карине этот камень — так он подходит к ее необычным глазам. И вот он на шее. Висит себе на золотой цепочке. Только подарок оказался не от него. Видно, любил бывший муж свою яркоглазую Карину. Она, видать, тоже оберегает память о нем, иначе откуда такая трепетная бережливость к его подаркам? Да и созналась не сразу в том, что есть у нее уже этот берилл, что память о муже умершем в том камне и от другого мужчины она такого подарка не хочет. То есть подарки она любит, но берилл — только в память о муже.

…Только от мужа.

Сегодня был шумный день и суматошный вечер. Карина собирала друзей на годину мужа, и Федор невольно окунулся в неизведанные стороны Карининой жизни. Поминальная суета разделила повседневную обыденность на две части: главную и побочную.

Главная — будто собрала все особенности отношений этих людей, снисходительно не замечала мелких огрехов, выделяла достоинства, поступки, сильные черты характера. Карина светилась, несмотря на то, что год без Саши дался ей нелегко, и свою потерю Карина не хотела ни принять, ни понять. И все-таки за этот год удалось осознать, кем для нее был Саша на самом деле.

А прочее оставалось в тени, и привычные разговоры о детях, внуках, прочих родственниках, как и о грязи в подъездах и росте квартплаты быстро затихали, уступая место воспоминанию об очередном эпизоде, где и люди выше, и события главнее, и жизнь правильнее.

К концу вечера Федор разговорился с мужем Надежды. И разговор-то начался с ерунды: как черенковать розы. А перерос — в целую дискуссию о плодородии, размножении, сначала растений, а потом и животных. Чуть до человека не дошли. И как подошли-то к этому!

— Если одно и то же растение можно размножить и черенком, и семенем, то почему животных клонировать считают зазорным? — горячился Юрий.

Ему возражали, что животных пусть клонируют, но человека трогать нельзя.

— Почему же нельзя? — Юрий распалялся все больше. — Человек, в отличие от животных, свободен!

— А если свободен, то сам и сделает выбор: такого же свободного после себя оставить или клона своего со всеми сохранившимися пакостями, явными, или неявными. Так что пусть выбирает: любить, творить любовью свое продолжение, либо, как ростку одинокому, прозябать неизвестно сколько без любви, без надобности, без будущего. Вот ты сам говоришь: даже растение может размножиться либо семенем, либо ростком. Так и человек: если семя оставит — будет потомство новое с душой и разумом, а по-другому — клон будет, обреченный на вымирание, — возразил Федор и даже расстроился от собственной многословности.

Так и тянулся вечер вокруг этих забот. Надя еще добавила своим вопросом:

— Лен, а что у Вероники? Тебе Люся Григорович рассказала о проблемах, кстати сказать, с продолжением рода?

Юра тут же примкнул:

— Это не у Вероники, а у Вадима проблемы. Почему не может быть? Да слышал я про эту Лилю. Тогда было, а теперь, видно, сплыло. Не нравится он мне в последнее время, на себя не похож. Может, заразу какую подцепил, вот и не до детей.

Но все кончается, завершился и этот день. Гости разошлись, посуду помыли, оставшуюся еду разложили по баночкам и — в холодильник. Федор почувствовал, что к нему возвращается давно утраченное ощущение семьи с ее заботами и ответственностью. Ему понравилось это ощущение. Ему понравилось, что он опять кому-то нужен, может кого-то защитить, кому-то помочь, а взамен получить несокрушимую крепость в виде теплого дома, где его ждут, где ему рады, где он не один. Вон и тапочки его здесь, и халат. Это все Карина, с ее привычкой успокаивать нервы поездкой в ИКЕЮ. Ну все, что она для него прикупила, из ИКЕИ!.. Видно, мало с этими шведами Петр I разбирался.

Поворчав немного, Федор переоделся в тот самый халат, натянул те самые тапочки и включил телевизор. Передавали новости. Вскоре на экране мелькнуло лицо Вадима, и Федор подумал, что Юра, наверно, прав. Вадим Иванович на себя не похож: то ли помолодел, то ли поглупел, но выглядит по-идиотски. Как старая актриса после пластической операции. Дождавшись прогноза погоды, Федор выключил телевизор.

Возвращаясь от Карины, Лена и Анастасия решили пройтись пешком. Поговорили о Федоре и Карине, вспомнили, что напрасно Никита уехал с женой, — мог бы и задержаться на отцовскую годовщину. Потом вспомнили о своих детях и решили, что, в конце концов, все дети одинаково заняты своими делами, им не до традиций. И слава богу, что такие выросли, у других куда хуже.