Хроники разрушенного берега

Зачастую эти катера служили в качестве постоянного места жительства их владельцев и немногочисленных экипажей. Так, в частности, обстояло дело с Василичем и его двумя матросами – Степаном и Перцем.

Вадим был практикантом-ихтиологом и должен был попасть на исследовательскую станцию на реке Яме, где его коллеги проводили учёт рыбы на скате мальков. Его дядя, в прошлом – инспектор ГИМС, а нынче – какой-то всеми уважаемый функционер в рыбном институте, пристроил его на разваливающийся катер постройки первой половины XX века, капитаном которого являлся Василич. Обшивка катера напоминала черепаший панцирь из-за наваренных на неё внахлёст четырёхугольных кусков металла различной толщины, размеров и формы. Каждая такая нашлёпка закрывала или трещину, или глубокую вмятину, или пробоину от ударов о камни. Вадим прикинул, что такими латками покрыто почти две трети площади днища.

– Что, боисся? – хрюкнул подошедший к шаркету по обнажённому морскому дну матрос Перец. – Не ссы, от них дно ещё крепче становится.

На отливе кораблик подпирался с обеих сторон специальными «ногами», сделанными из труб с квадратными площадками на концах. Укреплённые этими подставками пузатые катера-поплавки выглядели предельно забавно – как мультяшные космические корабли, стоящие на поверхности какой-то другой планеты.

Поверхность и впрямь была странной взгляду: ложе, на которое катера ложились килем, большую часть суток являлось морским дном.

– Когда выход? – обратился дядя Вадима к капитану Василичу, приведя молодого человека с рюкзаком на палубу шаркета.

– Когда-когда, – произнёс Василич сосредоточенно совершенно профессорским голосом, словно решая в уме теорему Бернулли. – Погрузимся и пойдём. С водой двинемся.

– Ну если с водой, – хмыкнул дядя, оставляя племянника на произвол судьбы.

Василич ждал воду уже третий день. Он познакомил Вадима со своими матросами – благообразным Перцем, похожим на графа Льва Николаевича, каким его изображают в школьных учебниках в момент посетившего его просветления, и страхолюдным Степаном – невысоким, свитым из мускулов, коротко стриженным мужиком около пятидесяти с рожей висельника. Перец же (впрочем, как и Василич) обладал искренним и даже по-детски недоумённым выражением лица, более приличествующим странствующему монаху или профессиональному жулику, нежели представителю одной из самых маргинальных прослоек общества. Правда, от странствующего монаха или графа Толстого Перец отличался ещё и замысловатой татуировкой, покрывавшей все его руки от плеч до кончиков пальцев, и странной, очень противной манерой издавать ржущие звуки по окончании каждой фразы. Всем же прочим – жирной, откормленной физиономией, на которой следы многочисленных возлияний легко сходили за печать раздумий и молитв, а также длинными, до середины спины, спутанными седыми волосами и такой же длинной, седой и вонючей бородой – он совершенно соответствовал нынешнему российскому архетипу странствующего мудреца. На блаженного искателя истины, причём взыскавшего её полной мерой и потому просветлённого, походил и сам капитан Василич. Крупный, голубоглазый, с огромной рыжей бородой и шевелюрой, обильно разбавленными проседью, он выглядел настоящим Капитаном – «обветренным, как скалы» и мудрым, как старый сивуч. Однако наличие на одном судне двух человек с просветлёнными лицами и по-детски чистыми глазами наводило неискушённого наблюдателя на мысль, что грязный и ржавый катер Василича является местом, где вершатся вышние таинства, способствующие очищению душ, искушённого же – о том, что обладатели такой внешности заняты чем-то таким, для маскировки чего надо этой внешностью обладать… А додумывать эту мысль уже особо и не хотелось.

Василич двигался несколько скованно, что Вадим относил на счёт неумеренного потребления горячительных напитков до, во время и после различных моряцких мероприятий. Однако через сутки его пребывания на катере (который за это время так и не двинулся с места) Перец сообщил, что Василич – пожизненный инвалид с ампутированными ступнями, которые ему, мертвецки пьяному, отгрызли собаки в Аяне в феврале 1993 года.

Все трое суток ожидания шаркет Василича постепенно наполнялся соляркой, ящиками с тушёнкой, мешками с хлебом, упаковками консервов, бутылками водки и пива, различными личностями, всё это доставлявшими на борт и не всегда с него уходившими. Все эти личности считали своим долгом выпить как минимум бутылку водки с постоянными обитателями катера, к коим автоматически считался причисленным Вадим, посудачить о предстоящем ходе рыбы, дизелях, инспекции ГИМС, воде, маршрутах других кораблей, брошенных посёлках на побережье, сроках вывоза икры и ещё тысяче и одной вещи, из которых состояла жизнь обитателей береговой полосы. Вадим же в этот отрезок времени ухитрился облиться с ног до головы соляркой при заправке, свалиться с трапа на гальку, трижды поесть вкуснейшего жареного палтуса, напиться вусмерть водки, протрезветь и снова напиться. В итоге всё малопонятное коловращение на пирсе и вокруг него стало казаться ему единственным естественным образом жизни.

Не сказать чтобы это коловращение выглядело очень размеренным и регулярным.

В какой-то момент по трапу загрохотали армейские ботинки, и двое грузных здоровенных мужиков в камуфляже и с оружием свалились в трюм.

– Хенде хох! – заорал один из них, мгновенно багровея от вспышки искусственно вызванного гнева. Его жирная, со всех сторон бритая голова приобрела пунцовый цвет, а глаза просто ушли в щели, образованные щеками и бровями. Вадим первый раз видел человека, у которого были жирные брови.

– Василич, сука, без разрешения в море собрался! Обыск! Щас обыск! Я вас всех до трусов протряхну! Бракоши проклятые! Где документы? Оружие, сети – всё мне! Мне! – мужик уже не орал, а визжал, срываясь на хрип, и, наконец, обессилев, упал задницей на рундук, от чего корабль содрогнулся от клотика до киля. Выпустив пар, мужичина огляделся и положил на грязный стол замусоленный листок, сверху которого значилось роковое слово «Протокол».

Василич услужливо припечатал его наполовину заполненным стаканом водки.

– Куда это ты собрался, Василич? – проглотив одним махом содержимое стакана, уже вполне осмысленно заговорил мужик. – Вон горы все в снегу ещё. Навигация ещё десять дней будет закрыта…

– Студента надо отвезти в Ямск, – совершенно неожиданно для всех произнёс Василич и широко раскрыл для убедительности свои голубые кристально честные глаза баптистского проповедника. – На практику. А что до гор в снегу – так мы по горам на катере не ездием…

– Студента? – жирный мужик в камуфляже выглядел потрясённым.

– Ага, – Василич ткнул пальцем в Вадима, который, несмотря на время, проведённое на катере, сохранял признаки иногороднего происхождения. – Племяш Петровича. Он нас и соляркой заправил.

– Петровича… – Жирный, очевидно, не знал, что сказать. Затем он углядел среди человеческого винегрета в кубрике лысую смуглую голову «абрека». – Соловей, ты чо здесь делаешь?

– Надо в Сиглан смотаться. С проверкой, – сказал «абрек» с уже знакомой Вадиму то ли злобной, то ли ироничной усмешкой.

– Делааа, – протянул Жирный. – Мне просигналили, Василич, что ты водку в Ямск везёшь. А это, – он поднял кверху палец, такой же жирный, как лицо и брови, – запрещено!

– Кому ты веришь, Серёга? – проникновенно произнёс Василич. И слышна была в его голосе неподдельная грусть, скорбь и горечь за весь род человеческий, глубоко погрязший во лжи и скверне. – Когда ты помнишь, чтоб я водку националам возил? Нет, ты обыщи, обыщи весь шаркет до самых пайол! И ты найдёшь водку. Ну, ящика три. Ровно стока, скока её надо до Ямска дойти. Ну бутылку в день на человека… Ну две… А на чём мы обратно вернёмся – один Бог ведает…

Вадим, лично погрузивший на борт не менее сотни ящиков огненного зелья, предположил, что если бы всю наличную водку на катере заправить в танки вместо солярки, то её хватило бы обойти вокруг Земли, но благоразумно промолчал. Жирный же в камуфляже сдувался и худел буквально на глазах. Он понимал, что ему врут в глаза, но мозг, очевидно, был физически не в состоянии удерживать более одной мысли. Наличие же «абрека» на судне запутало его окончательно.

Началась пьянка. По впечатлениям Вадима – четвёртая за последние тридцать шесть часов на борту судна. Это не считая мелких стопариков, стаканчиков и стаканов, проглатывавшихся всеми присутствующими как бы по ходу дела. На первый взгляд пьянка началась стихийно, но внимательный наблюдатель легко бы сообразил, что её режиссировал весьма искушённый человек – капитан Василич.

Через час интенсивного общения Жирный начал публично «сдавать» оперативную информацию:

– С той стороны пирса «башмак» пришвартован. На нём экипаж деревенский, хотят на Кирас идти. Мы им выхода не даём, вот они на вас данные и скинули – чтобы разрешение себе купить.

«Башмаком» называлась серая, плоская, мятая, как газетный лист на клумбе в день демонстрации, баржа-танковозка, пришвартованная с другой стороны пирса.

Его команда – четверо бритых наголо серых, тощих, татуированных моряков – уже несколько часов безмолвно наблюдала из рубки за творившейся у Василича суетой.