Хроники разрушенного берега

– Кирас – золотое дно, – хмыкнул «абрек». – Две тысячи тонн одного чёрного металла, триста тонн соляры, четыре трактора, цветмета семьдесят тонн.

– «Башмак» поднимает всего сорок, – хихикнул Василич.

– Сорок тонн цветмета – уже неплохие деньги, – рассудительно сказал Перец. – Плюс горючее халявное. Вполне оправдывает. Можно ближнего сдать с потрохами.

– Что с поселковых взять, – мирно ответил Василич. – Нищие, как собаки на орочонском стойбище.

– Что, в общем-то, не повод людей закладывать направо и налево. Как в анекдоте: выдал Мальчиш Плохиш Мальчиша Кибальчиша за бочку варенья и ящик печенья. Повесили белые Кибальчиша. А Плохиша с ящиком печенья и бочкой варенья послали куда подальше. Сидит злобный Плохиш и ругает буржуинов последними словами – дескать, жмоты, сквалыги и сволочи. Поднимает глаза, видит повешенных: «И с пацанами как-то нехорошо получилось», – рассказал со злобной усмешкой «абрек» бородатый анекдот.

В какой-то момент Вадим вдруг понял, что употребляемое применительно к охотоведу слово «Соловей» – не кличка, а данная ему при рождении фамилия. Судя по смуглой разбойничьей роже, происходил он из донских казаков, неизвестно какими ветрами (а вернее всего – по причине беспокойства характера) попавших на восточный рубеж страны.

– Вот, у всех везде друзья, родственники, инспектора, даже денег не с кого взять, – сокрушённо сказал Жирный на трапе своему безмолвному напарнику.

– Ложь, чтобы в неё поверили, должна быть грандиозной, – хмыкнул Соловей.

– Это рыбнадзор был, местный, Серёга Пыхов, – снизошёл до объяснения Перец. – Никто и звать никак, но деньги клянчит.

Тем не менее экипаж довольно шустро принялся выгонять весь лишний народ из кубрика, трюма и машинного отделения на пирс. После чего Перец отдал швартовы, Василич завёл дизель и потихоньку-потихоньку, в четверть газа, начал красться вдоль чёрного скалистого берега. Самоходная баржа доносчиков продолжала стоять у пирса. На её палубе не было ни движения, но кормовые иллюминаторы, как глаза спрута, наблюдали за их отплытием.

– Чтоб вам на скалу наскочить в Сигланском заливе, – злобно сказал Перец.

– Это они смогут, – ухмыльнулся Соловей. – Я там как раз подходящую знаю – торчит посреди прохода…

– Народ мне непонятный, – обернулся от штурвала Василич ко всем собравшимся в рубке – матросам, охотоведу и Вадиму. – Танковозку ту купили бандиты с рынка прошлой осенью. Вместо того чтоб набрать на неё нормальную команду с пирса, наняли какую-то безработную сволочь. Поставили на ней капитаном бывшего старшину ВМФ срочной службы. Наверное, вместо документов ему дембельский альбом засчитали.

– Военные моряки на гражданских судах самые мрази, – сказал Перец.

– Как раз понятный очень народ, – хмыкнул Соловей. – Видали мы таких. Редко доживают до конца навигации.

Если из Города берега бухты представляли собой ровный и плавно изогнутый полумесяц, то при взгляде с воды в этой линии открывались странные потаённые заливы, шхеры и укрытия, выглядевшие, будто осколки разбитого зеркала, разбросанные на мостовой под каменной стенкой. Стояло время призрачных белых ночей, и, несмотря на отсутствие солнца, небо и вода светились одним серо-мутным цветом.

Вадим обратил внимание, что в глубине каждого такого морского укрытия на берегу горит костёр.

– Бичи, – сказал матрос Степан. Маленький, юркий и крепкий, как обезьяна, и такой же чёрный лицом, он едва доставал макушкой Вадиму до уха. – Здесь краба ловят и в банки катают. У них тут дырки в земле выкопаны, навес сделан полиэтиленовый. Всё производство в одном месте – ловушки, банки, костёр, закаточная машина. Маруха какая-нибудь живёт, одна на бригаду. Иногда красивые девки попадаются, – мечтательно прицокнул языком Степан.

Вадим содрогнулся: он представил себе «красивую девку», согласившуюся на жизнь с бичами в яме, прикрытой полиэтиленом.

– В тюрьме отсидят, выйдут, на работу никто не берёт, – пояснил Степан. – А здесь воздух свежий, крабы, водка и мужики. Так лето с мужиками и бичуют.

– Но мы туда не пойдём, – прервал мечтания Степана Василич. – Готовь якорь. Сейчас становиться будем, до двадцати четырёх ноль-ноль. Негоже в понедельник морского царя гневить… Ложись спать, парень. Ещё на воду насмотреться успеешь…

Вадим спустился в кубрик, где лёг на какую-то койку. Двигатель за стенкой дышал жаром, в спёртом воздухе каюты можно было губкой собирать солярку. Медвежья шкура на полу испускала невыносимые миазмы. Вадим задумался о том, как здесь вообще можно отдыхать в трезвом виде, и, убаюканный волнами, заснул, не додумав этой своей мысли. Он не услышал даже, как в 00:01 стартёр со скрежетом провернул вал дизеля, тот схватился, застучал – и медленно вывел браконьерское судёнышко за острый, словно игла, мыс, названный гидрографом Давыдовым по имени капитан-командора Российского Императорского флота Алексея Ильича Чирикова.

Кораблик качнуло.

Они были в море.

Остров Завьялова. Казаки

Дизель неторопливо постукивал. Серая, казалось бы, почти шершавая, как бугристая кожа слона, волна колыхала поплавок катера на теле Охотского моря. Вадим сидел на крыше каюты и наслаждался чистым морским ветерком, из которого исчезли все береговые запахи.

Они находились в десяти километрах от суши. На оранжевом от восхода горизонте вставали чёрные горы, будто силуэты на подсвеченной бумажной ширме японского театра теней.

Вадим знал, что горы эти почти полностью покрыты снегом, но против солнца они выглядели плоскими и тёмными.

– Остров Завьялова, – сказал вышедший на палубу Соловей. – Знаменитое место. Казачий остров.

– Его казаки открыли? – спросил Вадим.

– Не, – задумался Соловей. – Не знаю, кто его открыл. Может, казаки, а может, этот самый, как его, Завьялов. Хотя я тоже не знаю, кто это был такой. Но казаки здесь по-другому отметились.

И это не одна, а даже несколько историй.

В Городе тогда у казаков начали собираться войска. Я так говорю не потому, что в войсках было много казаков, а потому, что у казаков было много войск. Как минимум пять. Хотя, может, и шесть, я не помню. Все назывались одинаково – «Охотское государственное казачье войско». Не знаю, как их различали, – по номерам, что ли. Войско номер один, войско номер два и так далее… Казаков в войсках как раз было немного – по-моему, максимум человек двадцать в каждом. И то из двадцати – человек десять-двенадцать «мёртвых душ». Де-факто в войске имелся обычно атаман – из активных проходимцев или сумасшедших – и пяток его собутыльников, звавших себя есаулами. Ельцин обещал казакам всяческие вольности, приравнивал их к малочисленным коренным народам Крайнего Севера. Кроме того, тогда ещё шла приватизация. То есть казаки имели возможность получить в собственность какую-то недвижимость. Вот и поназахватывали офисов, рынков, дачных участков. Остров этот тоже пытались.