Хруп Узбоевич

— Выдра ловит и уничтожает водяных крыс!

Этого мне старик не говорил!..

Впоследствии я узнала, что так поступает выдра только при случае, нападая даже на водяную птицу, но ее постоянная и излюбленная пища, действительно, только рыба.

Сидя в закупоренном отнорке барсучьей норы, глаз на глаз с ужасной выдрой, я только и твердила в уме: выдра ест крыс, выдра ест крыс!..

Выдра загрызла крысу и часть ее съела. Ужасны были эти минуты! Полежав после еды минутку в логове, она встала и поползла дальше к верхнему выходу. Это было спасение: выдра не заметила меня! Я, как тень, скользнула за ней. Осторожно выглянув из-за корня, спускавшегося у норы, я увидела, как выдра просто скатилась на брюхе в воду. Так вот почему не было у норы следов!

Выдра выплыла из камышей на чистую воду. Из воды высовывался только кончик ее носа. Иногда и он совершенно погружался; тогда на поверхности появлялся бегущий ряд пузырьков, словно кто-то выдыхал их под водой.

Выдра была далеко, плыла в известном направлении, поэтому, успокоившись, я принялась обсуждать минувшее, стараясь припомнить все, что удалось мне рассмотреть в норе. Я догадывалась, что узкий ход, по которому спускались мы с водяной крысой, был не что иное, как ход самой выдры, проделанный из-под воды в занятую ею нору барсука. Конечно, для всякой водяной крысы было безрассудством выбираться обратно в озеро тем ходом, которым привыкла возвращаться с озера сама хозяйка жилья. Одна из них и поплатилась!..

Дней через пять, когда я увидела нору выхухоли, мои предположения и соображения о норах с входом из-под воды подтвердились.

Раздумывая о самой выдре, я поняла, что лапа выдры казалась широкой благодаря перепонкам между пальцами, как у утки. Особенно красива была ее мягкая, бархатистая и, к удивлению моему, сухая шерсть, как-то странно отливавшая во время змеевидного бега выдры. Я вспомнила, между прочим, что люди, смеясь, зовут выдрами худощавых, костлявых людей. С этим мнением я не согласилась, так как виденный мною далеко не тощий зверь был при этом положительно олицетворением гибкости.

Право, люди часто бывают несправедливы и неостроумны в своих сравнениях. Я в этом впоследствии не раз убеждалась, когда слышала, как они бранили друг друга свиньями, ослами, баранами (почему-то безмозглыми), даже индюками, гусями лапчатыми, мокрыми курами и, увы, иной раз крысами (почему-то гарнизонными, канцелярскими и церковными)…

Хоть и случайно, но я видела выдру, и этого было уже достаточно, чтобы вернуться коротать эту ночь к себе. Я тронулась в обратный путь, дорогой раздумывая о причине того, почему ход, в котором я притаилась, был заткнут. Об этом я догадалась гораздо позже: это было делом какого-нибудь барсука, располагавшегося на зимовку, когда он еще жил в своей норе. Ведь нора была, наверное, барсучья. Тогда же я напрасно ломала себе голову.

Добежав до ветельника, я свернула к избе и залезла в свой, признанный даже стариком, угол за печкой.

Приключение с выдрой не отняло у меня охоты экскурсировать, но заставило быть более осмотрительной в своих исследованиях, чтобы не попадаться врасплох и вдумываться возможно глубже в разные обстоятельства.

Вскоре я надумала новую экскурсию: разыскать ту «хохулю», про которую упоминал старик и которую другие люди зовут выхухолью.

С высокого места бережка, где удил старик, я видела вершинки ветельника, окаймлявшего огромную поляну по той стороне реки, за перелеском. То было, как оказалось, усыхавшее к концу лета озеро. По словам старика, оно когда-то было заводью реки. Река очень, очень давно уклонилась в сторону и покинула так называемую старицу, т. е. бывшее русло, изогнувшееся дугой.

Но видеть было — одно, а добираться — другое, и мое новое путешествие не следовало предпринимать, не обдумав многого обстоятельно.

Я запомнила хорошо один куст противоположного берега, от которого легко могла найти направление к нашему месту ужения. Это наблюдение имело значение при возвращении домой. Вот от этого куста на противоположном берегу и надобно было мне начать свою экскурсию, умело выбирая дорогу и запоминая пройденную местность.

Переплыв реку и обсушившись на другом берегу, я бодро направилась сквозь чащу кустов, стараясь не сбиться с прямого пути. Это мне удалось, так как озеро было очень велико, и небольшое уклонение в сторону не помешало мне выбраться-таки к его берегу. Но все же я приписываю это теперь своей сообразительности, так как впоследствии однажды слышала, что один человек, плутая по лесу, как-то умудрился, идя по прямому направлению, прийти к тому же дереву, от которого пустился в путь. Люди это как-то объясняют, но я этого не понимала и не понимаю по сие время.

Подойдя к озеру, я добралась до такого места на берегу, где осока и камыш были как будто вырваны и образовали просторную дорогу к открытой воде озера. На пути моем то и дело раздавалось своеобразное бульканье прыгающих зверьков. Так как я немного изучила эти звуки еще ранее, по реке, то догадывалась, что все это были водяные крысы. Меня удивило только их изобилие. Впрочем, самих крыс сквозь чащу прибрежных порослей я пока не видела.

Дойдя до прогалины в камышах, я задумалась. Вот и вода, а что толку? Где тут искать или наблюдать за выхухолями?

Солнце уже наполовину село, и из-за деревьев леса виднелось одно только багровое зарево. Но наступающая темнота не могла меня пугать: видела я все очень хорошо. Досадно было только то, что густота зарослей затрудняла мне поиски зверя, быть может, даже не выходящего из воды.

Пока я с огорчением раздумывала об этом, верхушка одной из прибрежных тростинок вдруг зашаталась, и сам тростник, словно подрезанный, как-то сел сразу в воду. Это было ново, и я решила последить. Верхушка не осталась неподвижной, но плавно двинулась куда-то в сторону мимо меня: кто-то тащил срезанную часть в воде.

Действительно, в светлой водяной прогалине я увидела выплывшую из-за тростника мордочку водяной крысы, тащившей сгрызенный тростник. Выбравшись из чащи, животное поплыло скорее, а его ноша, склонившись и не поддерживаемая соседними травинами, опустилась почти к самой воде.

Хотя недавний опыт с выслеживанием крысы был еще очень памятен мне, но я и на этот раз не удержалась от искушения узнать: что будет делать крыса с отрезанной травиной? Но это было не легко, так как, переплыв чистое пространство, крыса поплыла вновь в густой заросли. Интересный предмет исчезал, и, если я хотела что-либо узнать, медлить было нельзя.

Я решилась…

Смело войдя в воду, я поплыла вслед за колеблющейся в воздухе верхушкой тростника.

Плыть пришлось очень недолго, так как верхушка, в которую я уставилась глазами, вдруг остановилась, зашаталась и затрепетала: крыса, очевидно, взбиралась на берег какого-то островка среди чащи прибрежных порослей. Тем лучше!

Я подплыла к ожидаемому островку, но вместо него увидела какой-то небольшой плот из зеленой и сухой осоки, прочно стоявший, словно на столбах, на подрезанных стеблях камышин и тростника.

Тихонько подобравшись к нему, я попридержалась за край и глянула поверх сквозь крайние камышины помоста. На плоту сидела пара водяных крыс, из которых одна была та, за которой я следила.

Обе они, очевидно, занимались едой. Одна доедала верхушку тростника, другая только еще добиралась до своей, выволакивая ее из воды. Это был какой-то уютный уголок, какая-то удивительная крысиная столовая, а, может быть, и самое жилище крыс.

Взглянув на их мордочки, я прочла очень простую думку: