Хруп Узбоевич

В других клетках слышался пока только шум, но он был непродолжителен. В помещениях с хвостатыми людьми пробуждение как-то произошло сразу. Неясный шорох разворачивающихся тел и шуршание скидываемой соломы и сена вдруг сменились пронзительными визжанием и криками. Но это была вовсе не человеческая речь, а совершенно незнакомые мне звуки. Я прильнула к щелке и впилась глазами в лица тех животных, которые были мне видны.

Что это были за лица! Какие-то старые, морщинистые! И они сидели на молодом живом теле!.. Положительно, это не люди, хотя руки у них удивительно похожи на человеческие. Взглянув на ноги, я совсем удивилась, так как на месте их увидела те же руки. Что это за четырехрукие существа, обманувшие меня своим видом? Вскоре все они принялись за разные дела. Одни начали усердно чесаться и разглядывать свои ногти; другие искали чего-то в сене и, как будто невзначай, вытаскивали оттуда хвост соседа, который при этом взвизгивал и цокал зубами; третьи, вскочив на какую-то качель, вырывали ее друг у друга.

Все это сопровождалось такими гримасами и ужимками, что я пасовала со всеми своими знаниями языка движений. Одно из таких существ в другой клетке, с лицом, уже не похожим на человеческое, а немного напоминавшим морду Гри-Гри, вдруг залаяло, но все же не собачьим лаем; другое, соседнее с ним, раздуло под горлом какой-то рыжий шерстистый мешок и огласило здание дикими ревущими звуками.

Какая-то маленькая такая же зверушка, просунув руку в чужую клетку, схватила за хвост соседа и принялась изо всей силы тащить его хвост сквозь прутья. Сосед заорал благим матом и так пронзительно, что маленький родственник его, бросив хвост, умчался на какую-то верхнюю полку клетки, а все пестрое население здания ответило ему смешанным общим гулом голосов.

В клетках и на насестах давно уже возились и кричали птицы. Одна из них попкиным голосом вдруг заорала:

— Меня зовут Ара! — Другие отвечали:

— И меня Ара, и меня Ара!

А кто-то, не поняв, спокойно заметил:

— Конечно, пора, давно пора! — полагая, что речь идет о вставании.

Наконец, появились люди: два человека обходили клетки между прутьями и загородкой и какими-то орудиями выскребали из-под прутьев со дна клеток мокрые опилки и сор. Некоторые звери подпрыгивали и хватали палку зубами и лапами. Тогда один из убиравших кричал:

— Ну, что! Чего там! Я тебе!

Другой тоже кричал, по догадке моей, что-то похожее на это же, но он говорил на каком-то ином языке.

Иногда следовало наказание. Человек вытаскивал откуда-то железный прут и больно бил или колол им сквозь прутья клетки какого-нибудь крупного рассерженного зверя. Зверь схватывал прут лапой и злобно фыркал, а иногда и бросался по направлению к человеку. Но все же в конце концов побеждал человек.

Когда один из убиравших клетки подошел к мохнатому чудищу, сосавшему лапу, он ласково потрепал его по шее, что, видимо, доставило животному большое наслаждение, и сказал:

— С добрым утром, Мишка!

Уже давно я слышала какие-то хрюкающие звуки, сменяемые звонким рожком или трубой. Это был носатый гигант, который почему-то тоже стоял и раскачивал свое грузное тело.

Человека, подошедшего к нему почистить стойло, он встретил чрезвычайно ласково. Захлопал ушами, склонил голову и обвил шею его своим подвижным носом.

— Ну, довольно, Набоб! Довольно, дай убрать у тебя! — сказал человек, и Набоб, действительно, оставил его в покое, принявшись снова раскачивать свое тело. Его соседи, такие же огромные, как он, были молчаливы и, казалось, все еще спали.

День начался. Запертая добровольно в своем ящике, я принялась за усердные наблюдения и кое-что заприметила и запомнила. Одного дня, разумеется, было мало для изучения такого разнообразного собрания животных.

Около полудня где-то у входа заиграла музыка. Я слышала такие же звуки из ящиков, приносимых к нам на двор людьми в широких, круглых шляпах.

Музыка эта неприятно подействовала на многих животных. Начался настоящий концерт воя, рыканья и мяуканья.

В здание начали входить с улицы люди по одному, парами и целыми кучками, причем я заметила, что больше было детей.

И вот тут начался для меня интереснейший урок, потребовавший всего запаса моего внимания и весь тонкий слух моего уха. Многие приходившие вступали в беседы со своими детьми и объясняли им названия животных и — где какие звери водятся. Точь-в-точь, как один из вечеров моего хозяина с его девочками.

Название животных я узнала почти все. Где они живут, — не узнала, поняла только, что не около города, как я думала, а где-то далеко, в жарких и холодных странах. Привычки их и жизнь поняла настолько, насколько это меня интересовало, и очень обрадовалась, когда, например, среди жертв крупных кошек не были указаны крысы. Сидевший в клетке против моего ящика зверь, по названию лев, ест, оказывается, сразу чуть не целого теленка, а утащить может даже корову. На такую мелочь, как крыса, конечно, он и внимания не обратит. Но, увы, впоследствии я узнала, что это не совсем верно, и крупные кошки иной раз не гнушаются задавить и пообедать крысой.

Вертлявые и морщинистые животные с человеческими руками, как я узнала, называются обезьянами, населяют очень многие страны, причем в одних живут все с простыми хвостами, в других — все с цепкими; питаются они растениями и плодами, большие проказницы, а некоторые очень яростны и сильны. Я вспомнила картину у входа, но нигде не нашла той обезьяны, с которой та картина была срисована.

В общем я получила очень много сведений, которые нужно было получше вместить в мою крысиную голову. Пребывание в этом помещении со зверями было настолько интересно, что я решила поселиться здесь совсем, ради дальнейших познаний.

В следующую ночь я принялась за собирание провианта, которым должна была запастись на случай. В нем недостатка не было. После ухода дневных посетителей на полу и между ящиками валялось много кусков булок и другого хлеба, который люди бросали животным в клетки. Возле клеток обезьян и около попугаев можно было найти закатившиеся куда-нибудь орехи. Тут же валялись огрызки овощей. Но все это было ничто в сравнении с одним отделением здания, куда привозилась огромная партия провизии для всего зверинца — в минувший день я узнала это название. Посещая упомянутое отделение, я каждый раз ловко утаскивала к себе и сырые косточки с мясом, и овощи, и хлеб. Правда, я ни разу не нашла там любимой моей ветчины, но горевать было не о чем: и мясной, и растительной пищи было более чем достаточно.

Таким образом, я прекрасно устроилась на новом месте, питаясь, так сказать, и телесной и умственной пищей. Дни шли за днями. Я быстро совершенствовалась в своих способностях и знаниях. Одно было огорчительно для меня: то, что скоро моему примеру последовали и другие крысы, откуда-то набравшиеся в зверинец. Это привело не только к стеснениям со стороны владельца зверинца, принявшегося за капканы и отравы, но и к крупным недоразумениям между мной и сотоварками. Я очень решительно отстаивала свой наблюдательный пост от ночных нападений других пасюков. Днем они, конечно, не решались пробираться в мой ящик, боясь людей.

В капканах и от отрав крысы гибли почти ежедневно, и, правду говоря, я тогда мало о том жалела. Пойманные в капкан отдавались обыкновенно горбатой гиене, отравленные же выбрасывались. Сама я почти не подвергалась опасности, так как из разговоров людей знала решительно про все их уловки. Изучение зверей я довела до такой тщательности, что забиралась в клетки крупных животных и даже кошек. Конечно, я это делала ночью, когда звери спали, и всегда принимала меры на случай бегства. Раз только, проснувшись, какая-то обезьяна схватила и потащила меня за хвост, но я быстро извернулась, укусила ее в палец, и умчалась к себе. Крик обезьяны вызвал переполох среди всех зверей, и этот переполох долго не мог улечься.