Хруп Узбоевич

Мне припомнились такие же люди и на пароходах, плывших по реке мимо нашей баржи. У всех у них было одно общее: они не обращали, видимо, никакого внимания на других и больше глядели вперед, куда-то не то на небо, не то на воду.

Иногда я слышала какие-то строгие крики, приказывавшие людям то отвязывать, то привязывать какие-то веревки, которые звали почему-то другими именами. Впрочем, как я заметила, человек, стоявший у бревна, больше обращал внимание не на эти крики, а на какой-то ящик, лежавший перед ним.

В следующую же ночь, пользуясь темнотой, я незаметно успела рассмотреть этот ящик с качающейся в нем стрелкой. Разумеется, ни тогда, ни теперь я устройства этого ящика не поняла, да он меня с этой стороны мало и интересовал. Мне было достаточно того, что я разрешила вопрос: куда это часто глядят люди, стоящие у руля, — так зовут подвижное бревно.

Когда такой человек подвигал руль, крылья паруса начинали слегка волноваться, потом опять надувались, если поправляли веревки от поперечных палок, к которым паруса были привязаны. Палки эти люди иногда звали реями. Самое же судно вдруг начинало поворачиваться, и я чувствовала, как боковая качка менялась на продольную.

Так прошли день и ночь. Наступил второй день. Не много времени прошло, а я уж заскучала и собиралась бранить себя за свою выдумку отправиться в путешествие. Лучше было бы продолжать свою жизнь среди диковинных зверей. Все-таки там было общество, а здесь — кроме опасных для меня людей да белых вялых птиц, летавших возле, я не видела ни одного существа.

В молчаливых взглядах птиц я читала простое любопытство, а речи людей касались предметов, мало мне интересных. Правда, я из этих речей слышала, что мы куда-то придем, но при этом не могла дознаться, будет ли это что-либо вроде людского селения или какое-либо новое море.

Один раз слышала даже разговор про себя:

— А что, паря, куда таперя эта самая крыса задевалась? — спрашивал знакомый голос.

— Знамо, в трюм, куда еще? Одно им место. Ну, да ладно, не больно ей там сладко будет одной-то. Мы, это, недавно с хозяином всех, поди, крыс перетравили. А которые живы остались, чай со страху на берег ушли.

Каким образом эти злые люди перетравили моих сотоварок, за какие их провинности и действительно ли сбежали все с судна, — я не узнала, хотя и пыталась вслушиваться в разговор.

Больше о нас, крысах, на палубе речи не было, а ночью случилось то, что не только исключало всякую возможность расследований в этом направлении, но привело к ужасной по событиям разлуке моей с моими спутниками. После слов, слышанных наверху, я, конечно, занялась разыскиванием следов присутствия на судне крыс. Я и раньше видела эти следы, но мало обращала на них внимания. Кроме того, после последнего уничтожения крыс владельцем судна, должно быть, многое было зачинено и поправлено, иначе я могла бы пользоваться ходами своих предшественниц. Мои изыскания привели только к открытию, что крысы бродили, действительно, по всему судну и не только наверх и по комнатам трюма, но и куда-то ниже под пол, где слышалось странное бульканье воды. Разыскав один из таких заделанных людьми ходов, я вновь его расчистила и спустилась вниз. Там было темно, как ночью, и страшно сыро. Я могла идти на разведку только уж под руководством своих ушей и носа.

Стены, сначала сухие, ниже становились сырыми и имели мягкий, слегка подгнивший наружный слой. Пуская в ход свои когти и хвост, я сползала все ниже и ниже, и, наконец, добралась до уровня воды, налитой на самом дне.

Здесь, внизу, не так качало, но вода все-таки то и дело мочила меня, когда я пробиралась вдоль стенок Вдруг я ощутила что-то мягкое, ударившее меня по всему боку. В страхе я отскочила, но неловко, и получила новый слабый удар. Его было достаточно, чтобы узнать ужасную истину: это был труп моей родственницы, большой крысы-пасюка!

Я еще не встретила ни одной живой сотоварки, а уже так скоро напала на холодный труп. Мне тогда от ужаса и в голову не пришло вдумываться, отчего я не слышала наверху характерного запаха трупа, который, конечно, остановил бы мое путешествие вниз? Я теперь только от людей знаю, что причиной нескорого разложения трупа была соленая морская вода. Тогда же я, полная трепета и ужаса, заметалась, боясь снова натолкнуться на страшную соседку. В страхе я заскочила куда-то в сторону и потеряла след своей дороги наверх.

Везде я встречала влажные сырые доски, и всюду меля оплескивало соленой грязной водой, в которой плавала какая-то труха. Выбравшись на авось повыше, я вцепилась в какое-то поперечное бревно и посидела так несколько минут, собирая растерянные от перепугу мысли. Как только голова моя начала соображать, я мигом решила, что делать. Со мной, ведь, всегда неразлучно чудное оружие — мои зубы, для которых никакое дерево не составляет преграды. Что значит для меня проделать лишний ход наверх из этого мрачного сырого плавучего кладбища! С этими здравыми мыслями я полезла наверх и, найдя угол между потолком и стенками днища, начала свою плотничью работу. Трухлявые щепки так и полетели в стороны, отлетая и падая, некоторые — в мутную колыхающуюся воду на дне судна. По ту сторону досок слышался звук словно шуршащей воды, но в пылу работы я не обращала на это внимания. Я была поглощена желаньем скорее выбраться из этого царства мрака и смерти.

Проход уже начал обозначаться. Отсыревшие части были сгрызены, и я врезалась своими резцами в твердые крепкие слои. Я грызла кругом, по крысиному обычаю, кусая и стену, и бок, и потолок.

Разгоряченная трудом, я не заметила, как сухая древесина боковых досок стала вдруг влажнеть, и по-прежнему яростно впивалась в дерево. Кругом меня шел хруст и треск. Но скоро к этому шуму прибавился еще один звук, сначала едва уловимый. Это был звук слабого, едва заметного журчанья. Испробовав только что ванну, я уже не обратила внимания на то, что неожиданно стала мокнуть еще больше. Под зубы мои попался какой-то упорный сучок, который я всячески старалась выгрызть или вытащить. Наконец, усилия мои увенчались успехом, и я, дернув головой, вытащила упрямый кусок дерева. Но в то же самое время кто-то пустил в меня сильную и меткую струю соленой воды, попавшую мне даже в рот. Струя была настолько неожиданна, а может быть, и сильна, что я отпрянула. Из моего угла полилась потоком вода, и я вынужден была бежать.

Но это бегство было ужаснее первого. В то время я поняла только одно: о моем существовании узнали люди, и вот теперь я, подобно моим товаркам, попала в одну из их ловушек. Меня, очевидно, решено залить водой! Не так ли погибла и та, чей труп встретился мне в этом трюме?

С силой, приданной отчаянием, я перенеслась через холодную лужу дна и, бросившись в другой угол, начала грызть новый ход. Может быть, я еще успею выбраться. С удесятеренной силой я вгрызлась в доски, не обращая внимания, куда вгрызаюсь. Вскоре и в этот злополучный угол направил человек свою отвратительную трубу с соленой водой, окатив меня ей с ног до головы.

Спасенья не было, и я заметалась. Вода шумно врывалась в два угла и слышно было, как ее напор становился все сильнее и сильнее. Вода подошла к моим ногам и поднималась все выше и выше. Я уже не остерегалась встречи с мертвой товаркой; я бросалась из стороны в сторону, скача и в воду и из воды, плавая, прыгая, волочась и карабкаясь, носилась повсюду, иногда судорожно вгрызаясь в деревянные стенки.

И вот, когда все было уже против меня, когда я потеряла всякую надежду выбраться наверх, когда я, натолкнувшись еще несколько раз на трупы товарок, принимая, может быть, за новый все один и тот же труп, решила, что больше мне уже не увидеть не только неба, но даже и земли, — я неожиданно была спасена: я наткнулась на старый ход, расчищенный мной для спуска вниз.