Хрупкий лед

И все равно, кого ему обвинять? Верещагина с той его невестой? За то, что появился снова в их жизни, что был таким настырным и навязывался? Или себя? За то, что вопреки просьбе самой Насти, настоял на этом разговоре, оставив любимую в такой ситуации? За то, что просто не отказался сотрудничать с Верещагиным, узнав, как тот себя повел?

Много вопросов. Ответов нет.

Случайность? Так тоже сказать несложно, оправдываясь. Но все они там оказались в результате каких-то решений и действий, которые были их выбором, а не случайностью. Однако Валерий не позволял себе вязнуть в метаниях и обвинениях себя или еще кого-либо. Ему были необходимы силы для того, чтобы поддерживать Настю, быть рядом с ней и за двоих верить, что все будет хорошо. Не может случиться иначе. Не с его «солнечным лучиком» и счастьем.

Они с Верещагиным оба находились в больнице третьи сутки. Валерий отменил все тренировки и индивидуальные занятия, никуда не ездил. Его поняли без вопросов. Вот они и толклись в этой палате, даже притерлись немного, сменяя порою друг друга в дежурстве, когда один отключался или выходил хоть что-то перекусить. Или когда медсестры выставляли обоих на время каких-то манипуляций. Он не гнал его, хоть и не позволял вмешиваться, отказавшись от оплаты лечения, что Александр предлагал. Быть может, как и он сам, ощущая укоры совести. Но нужды не имелось: Валера готов был все, что имел потратить ради Насти, да и друзья не оставляли их. Всего хватало. Оставалось только ждать и надеяться.

И все же, он не прогнал Верещагина, хоть и было искушение. Отчего? Наверное, из-за того, как себя повел Александр в первые секунды и минуты после случившегося, как отреагировал. Настя была важна для него, он дорожил ею и не стеснялся, не побоялся показать своих эмоций. В этом Валерий понимал его… Во многом. В этой потребности, в тоске за ней. В тревоге и боли. Возможно, он сам нуждался в присутствии Верещагина, чтобы не забыть о том, как много имел; осознать, как ценил ее присутствие рядом с собой. И знать, что не хочет, не готов потерять, отпустить Настю. Не сейчас, не тогда, когда у них впереди еще годы и годы.

Нет, Валерий не испытывал злорадства или тщеславия из-за того, что Настя любила его, а не Александра. Он просто был благодарен Богу и судьбе за все. И молился о том, чтобы это не оканчивалось. Валерий не считал себя особо религиозным. У них за это Настя отвечала. Однако, похоже, в жизни любого человека наступает момент, когда больше надеяться и взывать не к кому. И Валера молился. Молча, не зная слов или правил, держа безвольную и едва теплую руку Насти между своих ладоней, касаясь ее губами. В этом черпая силу. Приглашал сюда священника из маленькой больничной часовни, чтобы и святой отец помолился за Настю. Использовал любой метод.

И все же, он тоже был просто человеком. И также срывался. Так случилось, когда он узнал о том, что приходила мать Верещагина. Наверное, много всего накопилось, взбухало в нем, в конце концов взорвавшись. Сказалось и изменение состояния Насти: когда чувствовалось, что что-то сдвинулось с точки, но в какую сторону и как — непонятно. Нервы на пределе, тревога и страх за любимую — все сыграло роль. И когда Верещагин, очевидно, так же не справившись с нервами, заговорил о том, чтобы перевести Настю в другую больницу или, даже, город, молча взял его за локоть и вывел из палаты, оставив дверь немного приоткрытой.

— Ее сейчас трогать нельзя, ты сам врачей слышал. И она не твоя жена, чтобы решать, что и как для Насти лучше, — ровно и холодно напомнил Валерий, хоть внутри все и бурлило.

Но и Верещагин, наверное, находился на пределе.

— Я ее люблю! И хочу сделать только лучше. И тебе она тоже не жена, как я понял… Она могла быть со мной все эти годы…

— А кто, если не жена? — Валерий скривил губы. Улыбнуться не получалось, хоть этот укол в его сторону и вызвал что-то похожее на какое-то безнадежное веселье. — Это у нас с ней — годы вместе, общая радость и печаль, заботы и надежды. Она моя жена, это любой суд признает. А ты ей кто, Саша? Говоришь, что любишь, но не поздно ли ты спохватился, парень? Где ты был все эти годы, о которых сокрушаешься? Сколько раз о ней вспоминал?

Валерий не издевался и не унижал, он говорил спокойно и тихо, то и дело поглядывая в палату, все еще считая, что его силы куда больше необходимы Насте. Но этот разговор, так и недосказанный возле той дороги, похоже, требовал того, чтобы быть озвученным.

— А что ты знаешь о нас? — с какой-то злой дерзостью ответил Верещагин. — Что ты знаешь о том, что заставило меня уехать тогда?!

— Я все знаю, Александр. Все. То, что и ты должен был хотеть узнать, но посчитал себя выше этого. Мы с Настей всегда разговариваем, слушаем и слышим друг друга. У нас нет секретов, — Валерий вновь заглянул в палату. — Именно потому я не желаю видеть здесь твою мать. Потому что я уводил рыдающую Настю с катка и уговаривал поговорить с тобой. Потому что я удерживал ее от того, чтобы блуждать ночью по улицам и чердакам после общения с твоей матерью. И потому, что я приходил к тебе, чтобы рассказать о том, что произошло. Мать не говорила тебе об этом визите, да, Александр?

Он грустно посмотрел на своего визави, видя удивление и растерянность Верещагина.

— Я не знал… Я действительно не знал всего. Очень многого, — он растер лицо руками. — Я вспоминал о ней все эти годы…

Валерий тяжело вздохнул.

— А сколько усилий ты приложил для того, чтобы узнать, Саша? — почти сочувствуя спросил он. — Я ведь тогда не имел к ней никакого отношения, по сути, я старался помочь и ей, и тебе. Что сделал ты для «вас», Верещагин?

Александр посмотрел на него с опустошенным выражением в глазах.

— Она сказала, что не хочет меня видеть и иметь что-либо…

— И что предпринял ты, чтобы узнать причину такого решения Насти, если любил ее? Если говоришь, что до сих пор любишь и вспоминал? — Валерий теперь смотрел ему прямо в глаза, неоднократно задававшись таким вопросом самому себе ранее. — Ты не знал, где живет ее бабушка и не мог поговорить с ней? Ты забыл дорогу ко мне во Дворец Спорта, куда ходил два месяца, зная, что она часто приходит на каток? Что ты сделал, Верещагин, чтобы найти и поговорить с девушкой, которую любил? Что ты вообще знал о ней в тот момент?

— Я знал о ней все! Мы были лучшими друзьями с детства, — с некоторой злостью, но без уверенности заявил Верещагин. Как-то горько даже.

— Да? У нее шрам на руке, большой такой, грубый. Он был тогда, когда ты приехал в том мае. Знаешь, откуда у нее этот шрам? Спрашивал? — Валера вновь бросил взгляд в палату, но Настя лежала так же неподвижно.

Правда, ее отключили от аппарата искусственной вентиляции и Валера убеждал себя этому радоваться. Маленькая, но такая важная победа его егозы.

— Не знаю. Не спрашивал. Какая сейчас разница? — в голосе Верещагина прорезалось настоящее недоумение.

А еще раздражение, что заставило Валерия посмотреть на него с какой-то грустью.

— О чем ты говорил тогда с ней, Александр? Что обсуждал, кроме собственных планов или будущей карьеры? Ты ее слушал? Почему не узнал, что этот шрам она получила в новом детдоме, когда дралась за брелок, который ты подарил? А не зажил он нормально потому, что Настя убежала и месяц скиталась по дорогам и вокзалам, добираясь то на грузовых поездах, то по полям пешком, сюда, домой. Надеясь вернуться к тебе. Тогда, когда была совсем ребенком. Не имея никакой уверенности, по сути, она приложила все, что могла, все свои силы и упрямство. Она воровала еду пару раз, чего до сих пор ужасно стыдится, потому что умирала с голоду. Но торопилась к другу изо всех сил. И это она вновь отказалась от тебя, чтобы не мешать карьере великого хоккеиста, по наущению твоей матери. А что ты сделал, чтобы просто найти Настю и поговорить с ней?