Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.

Диссонанс в этот относительно спокойный тон внес мартовский номер журнала «Новый мир» с опубликованной в нем поэмой его главного редактора А.Т. Твардовского «За далью даль». И те, кто с некоторым недоумением вопрошал себя о причинах столь вялой реакции соратников вождя на годовщину его смерти, с воодушевлением вчитывались в такие строки: «Так мы на мартовской неделе, / когда беда постигла нас, / мы все как будто постарели / в жестокий этот день и час. / Ему, кто вел нас в бой и ведал, / какими быть грядущим дням, / мы все обязаны победой, / как ею он обязан нам»^{316}.

Были хвалебные отзывы, были и критические. Некто Чишуников прочел поэму группе молодых земляков, бежавших из смоленских колхозов, и то, что он услышал от них в ответ, попытался изложить в стихотворном подражании, которое и послал автору: «Поля, леса и перелески / в широкой дали всем видны, / вот только нет там урожаев/и двести грамм на трудодни. / Тебя пусть это потревожит, / ты загляни и в эту даль. / Там молодежь тебя не встретит, / она ушла в другую даль»^{317}.

14 марта 1954 г. состоялись выборы в Верховный Совет СССР 3-го созыва. Партийные организации с успехом провели и закончили эту, считавшуюся очень важной, идейно-политическую кампанию, обеспечив явку на избирательные участки более чем 99% избирателей и положительное голосование свыше 99% пришедших к избирательным урнам. «Своевременно, организованно и дружно» началось голосование на всех 1748 избирательных участках Москвы. К 6 часам утра у их дверей собралось по 150-200 человек, хотевших проголосовать первыми. Кое-где в течение первого часа проголосовало уже 35-40% избирателей. В Ленинградском избирательном округе, где баллотировался Маленков, голосование закончилось к часу дня, в остальных округах — к двум часам. Избирательница Е.И. Блинова, опустив в урну бюллетень, заявила:

— Я с особой радостью проголосовала за видного ученика Ленина и ближайшего соратника Сталина — товарища Маленкова. Пусть под его руководством живет и крепнет моя родина!

Стахановка завода «Электропривод» Крючкова говорила на одном из избирательных участков Молотовского избирательного округа:

— Я очень рада, что голосую за товарища Молотова. Являясь министром иностранных дел, он неустанно борется за мир во всем мире, за нашу спокойную и счастливую жизнь.

— Голосуя за Никиту Сергеевича Хрущева, — сказал рабочий НИИ-94 Можаев в Калининском избирательном округе, я голосую за дальнейший успех в строительстве коммунизма, которому товарищ Хрущев посвятил всю свою жизнь^{318}.

Были, как всегда, проблемы с отдельными лицами, недовольными тем, как местное руководство решает их проблемы. Никуда не делись и члены религиозных сект с антисоветским оттенком. Так, в Ахтырке Сумской области отказалась голосовать семья Смагиных из 8 человек, — баптистов-штундистов. К сожалению властей, у них не было действенных средств влиять на такого рода диссидентов: моральные не действовали, административные исключались законом, не было и экономических, ибо из всей семьи за зарплату работала одна только невестка^{319}.

Случались и казусы иного характера. Дважды лауреат Сталинской премии драматург Анатолий Суров почему-то не торопился явиться на избирательный участок, а звонки агитаторов в дверь сердили его, он кричал, что никто ему не указ. Отказывался он и от предложения проголосовать на дому, как «больной». Лишь в сумерки, под самое закрытие явился он на участок, а на недоуменные вопросы членов избирательной комиссии «позволил себе политическое хулиганство», скомкав избирательные бюллетени, швырнув их на пол и принявшись топтать их ногами. Пришлось этого любимчика власти предать партийному суду^{320}. «За буйствующее пьянство» его подвергли публичной критике и исключили даже из Союза писателей^{321}.

23 марта 1954 г. доцент Ленинградского университета Ф. Абрамов, ознакомившись с докладом Хрущева на последнем пленуме ЦК КПСС, делился с дневником такими своими впечатлениями о нем: «Радует призыв к правде, к острой критике недостатков. Но вместе с тем доклад поверг меня в уныние. Какой бардак у нас в сельском хозяйстве!.. В докладе сказано, что виноваты Госплан, Министерство сельского хозяйства. Конечно, виноваты. Но вот вопрос — почему эти безобразия могли твориться из года в год?»^{322}.

Вскоре имя этого человека становится известным довольно широкому кругу читателей журнала «Новый мир». В апрельском номере журнала появились его литературные заметки «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» с резкой критикой «образцовых» произведений С. Бабаевского, Е. Мальцева, Г. Николаевой и других писателей, которые не жалеют розовой краски и даже будничную колхозную жизнь «любят освещать праздничным фейерверком»^{323}.

Тем временем Твардовский собрал в редакции «Нового мира» поэтов и критиков и стал читать им свою новую поэму «Теркин на том свете». Сидевший здесь же Н.Н. Асеев все время бормотал:

— Интересно, оторвут ему голову? Оторвут?

Когда началось обсуждение, В.М. Инбер стала восхищаться:

— Какой замечательный стих! Какая форма!

— Стих обыкновенный, русский, сказочный, — возразил Асеев, — А вот что до того света, то все совершенно верно — я давно на нем живу^{324}.

Но кое-кто испугался. Один из членов редколлегии В.П. Катаев испещрил верстку грозными вопросительными знаками и восклицаниями: «На что намек?». Он был не одинок. Главный редактор «Литературной газеты» К.М. Симонов увидел в слове «загроббюро» явный намек на Политбюро. В ЦК стали поступать форменные доносы. Секретарь ЦК П.Н. Поспелов переправлял их к Хрущеву. Последнего возмутила строфа, где генерал говорит, что вот бы ему «полчок» солдат — потеснить царство мертвых:

— Это что, угроза? Бунтовщицкий намек, что ли?^{325}

Стали предприниматься действия, направленные на то, чтобы поставить на место осмелевших было литераторов. Фактический глава Союза советских писателей (первый секретарь его правления) и член Центральной ревизионной комиссии КПСС А.А. Сурков, выступая в Академии общественных наук при ЦК КПСС, обвинил главного редактора «Нового мира» Твардовского в том, что тот «отказался взять партийный билет нового образца впредь до удовлетворения его требования изменить графу о социальном происхождении, в которой значится, что родители его кулаки»^{326}. Затем наносится критический удар по самому журналу. 25 мая «Правда» печатает статью того же Суркова «Под знаменем социалистического реализма». Прежде всего досталось публикации Померанцева «Об искренности в литературе». Она прямо была названа «вредной», так как направлена «против коммунистической идейности, против ленинского принципа партийности литературы». Досталось и другим журналам и писателям. Пьеса Зорина названа в лучших традициях советской критики «стряпней». Премьера этой пьесы в Московском театре им. Ермоловой только что прошла с аншлагом и овациями. Но теперь, после такого разноса, второй спектакль был отменен Министерством культуры как антисоветский. Автор три года потом провалялся в больницах и чудом выжил. Так была похоронена впервые в послевоенные годы публично высказанная мысль о правовой незащищенности советских граждан^{327}.

Но как раз в это время к читателю приходит пятый номер журнала «Знамя» с повестью И.Г. Эренбурга «Оттепель». Перечитывая ее сейчас, трудно судить, почему она вызвала тогда такой широкий общественный резонанс. Да, упоминается в ней вскользь о деле врачей и их последующей реабилитации. Да, предпоследняя главка заканчивается фразой, которую при соответствующем желании можно трактовать очень широко: «А высокое солнце весны пригревает и Володю, и Танечку, и влюбленных на мокрой скамеечке, и черную лужайку, и весь иззябший за зиму мир»^{328}. И все. Но тем не менее тогдашний читатель искал и находил в этом написанном на скорую руку и, несомненно, на потребу времени произведении то, что хотел найти.