Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.

Ничего не сказали о своем тогдашнем мнении 4, 2,5 и 2% опрошенных. «Молчала, как и все» рабочая СУ-19 Мосстроя А.Т. Булычева. «Все шептались, переговаривались», — свидетельствовала В.А. Василевич, домохозяйка из Калинина. Что же касается ее самой, то она всего-навсего только «удивилась». Своего мнения не выразила ни тогда, ни сейчас учительница А.Ф. Алифанова из Власовской школы в Раменском районе^{775}.

Утверждают, что тогда ничего не знали об этом 4, 4,3 и 1,5%. Понятия об этом не имела рабочая станции 207-й километр Северной железной дороги Е.П. Паршина^{776}. Только года через два, переехав из Нерчинска в Подмосковье, узнала об этом продавец О.Г. Михайлова^{777}.

Не помнят, в чем суть, 1, 13,1 и 1% опрошенных.

Конечно, с точки зрения социологической науки, результаты этих опросов трудно считать по-настоящему репрезентативными. И тем не менее, в порядке первого приближения к истине, на уровне рабочей гипотезы, их можно взять на вооружение и, если не сделать вывод, то хотя бы поставить вопрос: а готово ли было советское общество к десталинизации? Не к отказу от массовых чисток и репрессий, от кровавого террора, а от тоталитарного и имперского мышления, идолом которого стал образ «мудрого отца, учителя и друга», «великого вождя всех времен и народов». Если ответ на этот вопрос — положительный, тогда становится понятнее, почему Хрущев, так много сделавший, чтобы его доклад о культе личности был оглашен на XX съезде КПСС, а затем стал известен всей партии (а это свыше 7 миллионов человек), и комсомолу (т.е. еще не менее 18 миллионов), почему он вдруг остановился и даже стал предпринимать попятные шаги, о которых речь пойдет ниже. Значительную, если не решающую роль тут сыграли не оппозиция его соратников, мнением которых он чем дальше, тем больше пренебрегал, не советы китайских и итальянских товарищей, а также У. Черчилля [5] , и не опасение даже, как бы события в СССР не стали развиваться по венгерскому образцу, а «сопротивление материала» совсем иного рода.

5

В беседе с Хрущевым в августе 1956 г. секретарь ЦК ИКП Д. Пайетта, соглашаясь с решимостью КПСС «коренным образом исправить недостатки, вытекающие из культа личности», вместе с тем высказал мнение, что «объявление новых фактов в этом отношении явилось бы излишним». Хрущев же, попросив «не обижаться», ответил: «Любопытно, что и Черчилль во время нашего пребывания в Англии советовал нам то же самое. Он говорил: «Нужно дать народу время переварить то, что вы сообщили, иначе это обернется против вас». Я думаю, это искренний совет. Старая лиса Черчилль боится, что если в результате наших неумных действий мы будем отстранены от руководства страной, то к власти придет правительство, которое возвратится к сталинским методам резкой нетерпимости. Я сказал Черчиллю: «Мы это учтем»», (Н.С. Хрущев: «У Сталина были моменты просветления». Запись беседы с делегацией Итальянской компартии // Источник. 1994. № 2. С. 82-83).

Общество, во всяком случае довольно значительная его часть, настолько успело одурманиться сильными и регулярными дозами идеологического культового зелья, что отказ от них, а тем более попытка прописать ему противоядие, вызывали своеобразную «ломку». Врачи в таком случае поступают по-разному: либо решительно и бесповоротно продолжают «шоковую терапию», рискуя, что больной сорвется и все может кончиться летальным исходом, либо ограничиваются гомеопатическими дозами лечения, пилюлями и припарками, не имея, однако, никакой гарантии от возможного рецидива застарелого недуга. Хрущев вставал то на один, то на другой путь, но нигде не был достаточно последователен. А в 1964 г. он проиграл не только потому, что заговорщики оказались хитрее и изворотливее, но и по той причине, что «глас народа» оказался не на его стороне. Вынос тела Сталина из Мавзолея не простили ему не только и не столько номенклатурные сталинисты, сколько толпа, которую лишили предмета поклонения.

2.2.3. Попятные движения Хрущева

Последовавшие в октябре 1956 г. кризис в Польше и открытое восстание в Венгрии вызвали противоречивые отклики в стране и заставили советское руководство сплотиться для принятия решительных мер для предотвращения развала Варшавского военно-политического блока. Пришлось применять силу в Венгрии.

Однако реакция части населения на эту акцию оказалась довольно острой. По ленинградским вузам распространялось размножаемое от руки стихотворение студентки Горного института Л. Гладкой: «Там честная кровь заливает асфальт, там русское “стой!”, как немецкое “хальт!”»^{778}.

Признавая в своей справке, что отдельные «факты политически нездоровых и враждебных высказываний» имели место, В. Чураев посчитал необходимым отметить, что некоторые «юноши и девушки, главным образом из числа учащихся и студенческой молодежи, оказались в плену враждебной пропаганды, допускают антисоветские действия». Так, 7 ноября в Ярославле ученик 10-го класса средней школы № 55 Виталий Лазарянц, проходя в рядах праздничной демонстрации перед трибуной, на которой стояло местное начальство, развернул огромный плакат: «Требуем вывода советских войск из Венгрии!». Его, естественно, сразу же арестовали. Хотя у чекистов и были подозрения, что тут не обошлось без участия других лиц, Лазарянц упорно утверждал, что «лозунг написал сам без чьих-либо побуждений со стороны для того, чтобы проверить, есть ли у нас демократия или нет»^{779}.

Академик физик Л.Д. Ландау, беседуя о венгерских событиях, вышел из себя, когда его оппонент стал ссылаться на разъяснения руководителей партии и правительства:

— Ну как можно верить этому? Кому, палачам верить? Палачи же, гнусные палачи!

А отвечая на реплику, что вот-де, если бы Ленин поднялся из гроба, «у него волосы бы встали дыбом», пренебрежительно заметил:

— У Ленина тоже рыльце в пуху. Вспомните Кронштадтское восстание. Грязная история^{780}.

Не все нормально было с политической температурой и у гегемона. В цехе № 8 Омского завода им. Ворошилова мастер отдела технического контроля Ситников, чуть ранее злорадно замечавший в кругу рабочих, что «в Венгрии наелись социализма» и потому «поворачивают к капитализму», теперь, выражая недовольство плохим снабжением спецодеждой и заготовками, говорил:

— Если сделать забастовку, то все нам будет, в том числе и порядок, и рукавицы, и валенки, и детали, и воровать не будут.

Схожие соображения высказывал и рабочий Сталинградского завода № 221 Кныш, «имеющий родственников в США»:

— Я считаю, что венгры делают правильно, что бастуют. Они не хотят нашего строя, им не нравятся колхозы и социализм. По- видимому, они хотят жить на большую ногу. И правильно делают, чтобы у них народ был свободен. Не то, что у нас: все запуганы… Если кто скажет, то его сразу уберут^{781}.

Всего, согласно полученным нами данным, положительно к советской акции в Венгрии отнеслись 12% опрошенных в 1997 г., 33% опрошенных в 1998 г. и 41% опрошенных в 1999 г.

«Зря что ли за них кровь проливали?» — спрашивал машинист с Октябрьской железной дороги И.П. Стрельченко. «Мы заплатили кровью за Венгрию в 1945 г., — рассуждала медсестра из железнодорожной больницы в Коломне Т.Ф. Ремезова. — С какой стати ее надо отдавать американцам, под их влияние?». Продолжением войны против фашизма и империализма считала эту акцию заведующая отделом кадров Лучского поссовета в Чеховском районе Н.П. Шумова. Необходимой считала нашу помощь защитникам власти рабочих и крестьян в Венгрии учительница из Мытищ А.В. Кочеткова. «Поставить на место всех этих Имре Надей» полагал необходимым студент Рязанского радиотехнического института В.В. Карпецкий, разглядывая фотографии убитых венгерских коммунистов. «Там же массово убивали коммунистов!» — возмущалась продавщица В.С. Одиночкина, муж которой был членом КПСС. У инженера Московского нефтеперерабатывающего завода в Капотне А.С. Шуровой сложилось впечатление, что там пытались прорваться к власти чуть ли не уголовные элементы, «а мы спасали Венгрию от кучки бандитов». Считала, что из венгров «еще не выветрился фашистский дух», научная сотрудница ВНИИ экономики сельского хозяйства В.Ф. Полянская, во время войны находившаяся в воинских частях, сражавшихся против венгерской армии как союзника немцев. «Венгры — плохой народ, — утверждала доярка М.С. Прилепо из деревни Струженка в Суражском районе Брянской области. — Они нас плохо встречали, когда мы их освобождали». О том, что венгры «настроены очень враждебно», слышала от своего мужа-офицера, побывавшего в Венгрии, и домохозяйка Е.В. Ципенко из города Хмельницк в Винницкой области^{782}.

Верили тому, что говорили по радио и писали в газетах, Т.П. Михайлова и Т.И. Калиничева из подмосковного Косино. Судили так, как информировали СМИ, еще несколько опрошенных. Поверила официальным объяснениям работница Томилинской птицефабрики А.М. Васильева. «Исходило это от руководства страны, а значит было правильным», — объясняла работница завода «Серп и молот» Н.М. Нартова. «Мы в то время верили правительству, — разъясняла учительница из подмосковного поселка Дзержинский Н.С. Мартынова, — и что бы ни было сделано им, считали правильным». «Полагалась на решения правительства» рабочая-укладчица НИИ железобетона Н.С. Лукашкина^{783}.

Как «начало гражданской войны, инспирированной извне», рассматривал восстание в Венгрии офицер В.Я. Самойлов из ближнего Подмосковья. Решительное его подавление силами советских войск, по его мнению, было целиком оправданным^{784}.

Продавщице из Фирсановки Н.В. Овсянниковой было известно о том, что в Венгрии произошло «буржуазное восстание» и что «наши войска защитили власть венгерского народа». «Надо освободить Венгрию от тех сил, которые хотят увести ее от нас», — считала медсестра в детских яслях при заводе «Красный пролетарий» Е.В. Федулеева. Считала необходимым защищать интересы СССР учительница Аксеновской школы в Раменском районе Л.А. Змитрук^{785}.