Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.

Кризисы в отношениях между СССР и США возникали чаще всего из-за столкновения их интересов в Европе (германский и, как его составная часть, берлинский вопросы), на Ближнем и Дальнем Востоке, а потом и в Латинской Америке.

Сейчас-то ясно, что обе стороны, хоть и подозревали друг друга в самых коварных планах, хоть и прибегали порой к откровенным угрозам, тем не менее, не собирались доводить дело до крайности. И уже в силу одного этого вынуждены были не пренебрегать дипломатическими возможностями для предотвращения и ликвидации как взаимного недоверия, так и всякого рода конфликтов. «Дух Женевы», несмотря на то, что он давно уже выветрился, однако оставался в памяти лидеров великих держав (и прежде всего СССР и США) как достойный подражания пример плодотворности личных контактов.

Американское направление советской внешней политики имело еще один аспект. Ее резкие повороты не совпадали с колебаниями во внутренней политике, в десталинизации. Но связь между надеждами определенной части общества на либерализацию режима и смягчением международной напряженности определенно прослеживается. И надежды эти крепли или, напротив, ослабевали по мере того, как «железный занавес» то приподнимался, то снова приспускался.

Разумеется, курс определялся вовсе не исходя из этих надежд и чаяний. Но все же сразу после этапного XX съезда КПСС были предприняты попытки доказать миру, что «мирное сосуществование» это не только слова, но и дела советского руководства. 14 мая 1956 г. было принято решение сократить вооруженные силы СССР до 1 мая следующего года на 1200 тысяч человек сверх проведенного в 1955 г. сокращения на 600 тысяч. В соответствии с этим были расформированы 63 дивизии и 3 отдельные бригады (в том числе 3 авиационные и другие общей численностью более 30 000 человек, находившиеся в ГДР) и часть военных училищ, поставлены на консервацию 375 боевых кораблей. Соответственно были сокращены вооружения и боевая техника, а также военные расходы. Идя на этот шаг в одностороннем порядке, советское правительство обещало рассмотреть вопрос о дальнейшем сокращении своих вооруженных сил, если США, Англия и Франция со своей стороны проведут соответствующие сокращения^{1073}. На Западе это мероприятие приветствовалось, но расценивалось как недостаточное для того, чтобы ликвидировать преимущество СССР в сухопутных силах. Кроме того, там по-прежнему настаивали на предварительной выработке мер международного контроля и воздушной инспекции. Не устраивала нас и предложенная британцами схема коэффициентов, которые предполагалось присвоить тем или иным видам вооружений^{1074}.

Запуск первых искусственных спутников Земли позволил советскому руководству направить свою внешнюю политику по более жесткому курсу. Американцы психологически оказались в неблагоприятном положении, и это дало Кремлю возможность заняться неким «баллистическим блефом»^{1075}. Набор аргументов в обоснование нового курса Хрущев выдвинул, на взгляд его помощников, довольно убедительный. Он говорил:

— Западные державы, по-видимому, не ценят умеренности и отказываются понимать ту очевидную истину, что конструктивные шаги… требуют соответствующей положительной реакции… И обратите внимание: наши партнеры или оппоненты не сделали ни одного сколько-нибудь существенного шага навстречу нам и нашим союзникам. Напротив, они продолжают идти по проторенной дороге: укрепляют свои военные блоки, вооружают Западную Германию, окружают Советский Союз военными базами^{1076}.

Очевидно, при этом имелось в виду, что только в 1958 г. американские тактические ракеты типа «Матадор», «Найк» и «Онест Джонс», могущие нести и ядерные заряды, стали устанавливаться в Норвегии, ФРГ, Франции и Италии, строительство 4 баз с 60 пусковыми установками для ракет среднего радиуса действия «Тор» и «Юпитер» (в дополнение к имевшимся базам стратегической авиации) началось в Великобритании, а переговоры об этом велись с Голландией и Турцией.

В такой обстановке Хрущев не видел иной возможности, кроме как перехватить инициативу в «холодной войне». Ахиллесовой пятой, по его, да и общему мнению, был Западный Берлин.

— Поэтому, — считал он, — если мы хотим перехватить инициативу, то и давление должно быть оказано в этом слабом пункте^{1077}.

Его новый помощник по внешнеполитическим делам О.А. Трояновский не исключал, что при этом «Никита Сергеевич хотел поднять и свой собственный рейтинг внутри страны, укрепить свои позиции в кремлевской иерархии после отстранения от власти Молотова, Маленкова, Кагановича и других оппозиционеров»^{1078}.

Этой инициативе предшествовали резкое обострение обстановки на Ближнем Востоке и вокруг прибрежных островов в Тайваньском проливе, удерживавшихся гоминьдановцами при поддержке американцев. В октябре Д.Ф. Даллес заявил, что США не остановятся перед применением силы, чтобы воспрепятствовать захвату китайскими коммунистами этих островов и что точно так же западные державы никогда не отдадут Советам Западный Берлин. Заведующий отделом информации ЦК КПСС Г.М. Пушкин привлек внимание Хрущева к этому заявлению, дабы предостеречь его от опрометчивых шагов. Но реакция была совершенно противоположной. Хрущев разразился такой тирадой:

— Ишь как расхрабрился! Ну и пусть. Пока китайцы чикаются со своими говенными островами, нам пора показать кузькину мать в Берлине.

И далее последовало указание ускорить подготовку пакета предложений по Германии^{1079}.

27 ноября из Москвы прозвучало требование в течение полугода ликвидировать оккупационный режим в Западном Берлине, превратив его в самостоятельную политическую единицу — вольный город.

Было очевидным, что в Кремле решили использовать берлинский рычаг по максимуму и потому действовали весьма решительно. В беседе с американским сенатором X. Хэмфри 1 декабря 1958 г. Хрущев откровенно давал понять, что хотел бы побыстрее узнать о реакции Белого дома на советские инициативы.

— Что думают президент и государственный секретарь? Где же их контрпредложения?

Говоря о своем стремлении к миру, он не удержался от некоторого бахвальства и стал уверять собеседника в том, что новые советские ракеты с ядерными боеголовками способны ударить по любому месту на планете, и спросил с лукавой улыбкой:

— А где ваш родной город, господин сенатор?

И когда Хэмфри назвал Миннеаполис, подошел к большой карте, висевшей на стене кабинета, и с той же улыбкой обвел Миннеаполис толстым синим карандашом, пояснив:

— Это чтобы не забыть дать указание не трогать этот город, когда полетят ракеты.

Реакция сенатора на этот черный юмор была в том же духе. Удостоверившись, что Хрущев постоянно живет в Москве, он сказал:

— Прошу извинить, господин председатель, но я не могу ответить вам такой же любезностью^{1080}.

С началом нового, 1959 г. стало казаться, что советское руководство оказалось как бы на перепутье: ему было неясно, что же делать дальше. В духе прорицательницы Кассандры Хрущев и Громыко продолжали предсказывать беды, которые наступят, ежели Запад не примет их требования относительно Берлина. Но каких-либо контрпредложений с противоположной стороны не было, и возникла перспектива девальвации угроз, если не подкрепить их какими-нибудь конкретными действиями. А прибегать к ним не хотелось из-за опасения вступить на зыбкую почву с непредсказуемыми последствиями^{1081}.

Заместитель председателя Совета министров СССР А.И. Микоян с 3 по 20 января нанес неофициальный (по приглашению советского посла в Вашингтоне) визит в США. Ему было поручено передать президенту и государственному секретарю, что в Москве по-прежнему занимают жесткую позицию, но готовы вести переговоры, а объявленный ранее крайний срок на самом деле не является ультиматумом. Эта деликатная миссия оказалась ему по плечу. Был обед в посольстве, на котором присутствовали вице-президент Р. Никсон, государственный секретарь Д.Ф. Даллес и его брат, директор ЦРУ А. Даллес. Была встреча и с президентом Д. Эйзенхауэром. «Думаю, — вспоминал его советник и переводчик в этой поездке О.А. Трояновский, — что благодаря именно этим беседам берлинский вопрос начал наконец сдвигаться с мертвой точки»^{1082}.

Месяц спустя в Москву по собственной инициативе прилетел британский премьер-министр Г. Макмиллан. С ним Хрущев вел себя довольно агрессивно. А временами даже вызывающе. Но как ни странно, гость вернулся из Москвы с положительными впечатлениями, с чувством, что стал лучше понимать главу советского правительства: «Он был мне интересен потому, что больше похож на тех русских, о которых мы читали в романах, чем большинство русских технократов. Кажется, что все они сделаны в Германии — какие-то жесткие. С ними нельзя было по-настоящему беседовать. А с Хрущевым можно»^{1083}.