Хрустальная бухта

Он надеялся выветрить холодным, пронизывающим ветром все сексуальные мысли в его голове, представляя, что он находится на Аляске. Не сработало. Джейсон начал думать о кризисе внешнего долга. О пираньях. О народе Умпа-лумпа*. Когда же и это не помогло, он начал перечислять в голове простые числа, с тысячи до нуля. Он смог вернуться в комнату хранения только тогда, когда досчитал до шестисот тринадцати.

*Умпа-лумпа – сказочные персонажи, впервые упомянутые в книге Роальда Даля «Чарли и Шоколадная Фабрика».

Джастина ставила на стол овощной суп. Она взглянула на Джейсона – ее щеки тут же порозовели.

– Я могу чем-то помочь? – спросил он.

Ему ответила Розмари, выйдя из кухни с корзинкой с хлебом:

– Все уже готово. Присаживайся.

Он помог Розмари и Сейдж сесть, а потом занял место рядом с Джастиной.

Розмари благословила еду, поблагодарив землю за выращенную еду, которой они собрались насладиться; солнце, что взрастило растения; дождь за живительную влагу и все остальное в том же духе.

– Джейсон, – произнесла Сейдж, закончив благодарность, – расскажи о своих иностранных родственниках. Мне кажется, это очень необычно. Твои бабушки и дедушки были японцами?

– Нет, мой дедушка был американским военнослужащим, отдававшим долг родине в порту Нахи – на базе тылового обеспечения в Окинаве – во времена войны во Вьетнаме. Он женился на моей бабушке, хотя ее семья была против. Чуть позже он погиб в бою, но моя бабушка успела забеременеть моей мамой.

Джастина подала ему корзинку с хлебом.

– Как твоя мама попала в Америку?

– Будучи еще подростком, она однажды приехала в Сокраменто к ее американским родственникам. И в итоге она осталась там навсегда.

– Почему она не вернулась?

– Думаю, ей нужен был шанс пожить независимо. В Окинаве ее семья всегда пристально следила за каждым ее движением – они все жили под одной крышей: моя бабушка, тети, дяди и двоюродные братья и сестры.

– Великая Геката! – воскликнула Розмари. – Дом наверняка должен был быть огромным!

– Примерно девяносто квадратных метров. Но там было много комнат, мало мебели и никакого беспорядка. Вообще, если раздвинуть все бумажные двери, то получалась одна большая комната. А когда приходило время спать, все просто раскладывали матрасы на полу и сдвигали двери.

– Как же ты там мог жить у всех на виду? – спросила Джастина.

– Тогда я и понял, что частная жизнь не зависит от наличия стен и дверей. Два человека могут сидеть в комнате, работать или читать, не нарушая при этом тишину. Это и есть способность воздвигнуть стены в сознании так, чтобы никто не смог пройти через них.

– А ты хорош в этом, да? – спросила Джастина.

– А ты разве нет? – ответил он, не отпуская ее взгляда.

Она первая опустила глаза.

Джейсон вернулся к Сейдж и спросил, на что была похожа ее жизнь на Котловом острове, когда она только сюда переехала. Сейдж начала рассказывать о временах, когда она работала школьным учителем. Она проводила занятия в школе в Хрустальной бухте, недалеко от маяка, в которой была лишь одна классная комната. А теперь здесь жили лишь пенсионеры и рабочие, которые уезжали после окончания трудового дня; школу закрыли.

– Иногда мы еще пользуемся зданием школы, – разоткровенничалась Сейдж. – Оно в идеальном состоянии.

– А для чего? – спросил Джейсон и почувствовал, как его по ноге ударила Джастина.

– Для общественных мероприятий, – быстро сказала Розмари. – Тебе нравится ужин, Джейсон?

– Еда просто потрясающая! – с восторгом ответил он.

Суп был очень сытным, с картофелем, капустой, кукурузой, помидорами и травами. Подслащенный медом черный хлеб от Матери Земли подавался с домашним яблочным повидлом и кусочками местного белого сыра.

Десерт состоял из пирога с патокой и сухофруктами. Если верить Сейдж, рецепт уходил корнями к временам Депресии – времени, когда яйца и молоко было очень сложно достать.

Пожилые женщины походили на старую супружескую пару, вспоминающую об их жизни на острове. Они рассказывали о детстве Джастины; о том дне, когда она решила устроить для себя вечеринку по случаю ее дня рождения. Она составила подробную инструкцию для Сейдж и Розмари. Конечно, они все сделали и, как признались позже, даже не удивились такой скрупулезности и решимости Джастины.

А один раз, когда Джастина приехала к ним зимой, она все жаловалась на их языческие традиции в праздновании Рождества, потому очень хотела рождественскую елку.

– Я говорила Джастине, – начала Розмари, – что по нашим традициям мы должны поставить соломенную святочную козу во дворе. Она спросила тогда, чтобы мы делали, если бы не эта традиция с козой, а я ответила, что не знаю. И на следующее утро, – она сделала паузу, так как Сейдж начала хихикать, а Джастина уронила голову на руки, – я посмотрела в окно и увидела, что святочной козы не было. На земле лежала лишь дымящаяся куча пепла. Конечно, Джастина отрицала свою причастность к этому, а потом с энтузиазмом предложила поставить елку.

– Ты сожгла святочную козу? – со смешинками в глазах спросил Джейсон.

– Это была ритуальная жертва, – с досадой ответила Джастина.

– С тех пор у нас каждый год стоит елка, – сказала Сейдж. – Даже если Джастина не с нами.

Джастина дотронулась до плеча Сейдж.

– Я была с вами каждый раз, когда могла. А в последние годы я всегда была с вами.

– О да, – улыбнулась Сейдж.

После ужина они с бокалами, наполненными бузиновым вином, переместились в главную комнату с камином. Чуть позже Сейдж и Розмари начали играть на фортепьяно.

Джастина, сидя в углу дивана, устроилась поудобнее, подобрав под себя ноги. Она улыбнулась Джейсону, когда он сел рядом с ней.

– Ты им нравишься, – сказала она вполголоса.

– С чего ты взяла?

– Эту мелодию они исполняют только для тех, кто им нравится.

– А они... вместе? – тактично спросил Джейсон.

– Да. Они обычно не говорят о своих отношениях. Сейдж лишь однажды сказала мне, что, не важно, сколько человеку лет, он всегда может удивить себя.

Джейсон наблюдал за выражением лица Джастины, когда печальные ноты заполнили комнату. Это была песня, которой не нужны слова: эмоции передавала каждая нотка. Свет от камина плясал на фарфоровой коже Джастины. Под глазами у нее залегли тени. Она устала. Он хотел обнимать ее, пока она спит; чувствовать ее теплое и сонное тело в своих руках.