Хрустальная гробница Богини

Жила Аня в общежитии, вечерами работала посудомойкой в закусочной, так как помощи ей ждать было неоткуда. Другим из дома хоть сколько-нибудь присылали, а Ане нет, а все потому, что она не оставила родителям своего адреса. И сама не писала. Вычеркнула их из жизни вместе со всем, что хоть как-то напоминало прошлое.

Тогда она еще надеялась, что сможет о нем забыть.

Но забвение не наступало. Прошедшее напоминало о себе кошмарами, приступами черной меланхолии, частыми болями внизу живота, паническим страхом интимных отношений. Всякий раз, когда заигрывали с ней, приставали мужчины, Аня в ужасе убегала от каждого, пусть и совершенно безобидного парня. Уж она-то знала, как обманчива внешность!

Институт Аня так и не окончила. Бросила на последнем курсе. Из общежития ее, естественно, тут же выселили, но Аня в скором времени прибилась к какой-то одинокой старухе, которая пустила ее к себе жить не за деньги, а за услуги. Девушка убирала, варила, стирала, а вечерами рисовала небольшие акварели в китайском стиле (был очень моден в те годы) и продавала их на улицах. Но все эти занятия не были основными. Одна ждала, и это было главное, чем она занималась днями напролет. Ждала, когда истекут семь лет и освободившийся Ленчик вернется в свою халупу – больше ему возвращаться некуда! – вернется, чтобы умереть…

Аня окончательно и бесповоротно решила убить его. А там будь что будет! Он не должен жить. Он не имеет права жить…

* * *

Семь лет истекли. К тому времени бабка умерла, завещав Ане свою квартирку. Но не это радовало, а то, что Ленчик освободился. И вернулся, наверное, в свой старый деревянный дом. Она могла бы связаться с его адвокатом или со своими родственниками, чтобы узнать точно, но не стала, была на все сто уверена – она застанет и убьет Ленчика в его же собственном доме. Для этого она купила у одного спекулянта, спеца по трофейному оружию, старый-престарый «браунинг», который при этом был в отличном состоянии и стрелял без осечек. Вооружившись, Фемида отправилась в родное село. Сначала поездом, потом автобусом, дальше пешком. По той самой дороге, на которой ей повстречался Ленчик на своем «Москвиче»…

К дому Сухова Аня подошла, когда уже стемнело. Прошла по темной улице к калитке, толкнула ее, покосившуюся, полусгнившую, вошла в запущенный сад. Свет в доме не горел – окна были черны. Аня подошла к одному, заглянула через мутное стекло внутрь. Ничегошеньки не видно! Тогда она шагнула к двери, распахнула ее…

Дверь, скрипя и чуть ли не по-человечески охая, отворилась. Аня вошла. Огляделась. Сразу бросилось в глаза запустение, царящее в сенях. Кругом гнилые дрова, какие-то стоптанные башмаки, пустые банки, следы костра – очевидно, тут частенько коротали ночи бродяги. Аня подняла с пола несколько газет, служивших незваным гостям скатертями, скрутила их в трубочку, подожгла краешек и с импровизированным факелом двинулась в глубь дома. Куда идти, она не знала наверняка, но что-то подсказывало ей направление. Так по наитию Аня нашла кухню, в полу которой зияла квадратная дыра. Это был подпол!

Газетный факел погас. Пришлось делать новый – из собственного шарфа. С ним Аня и спустилась вниз. Она чувствовала – Ленчик там.

Подпол оказался большим, просторным, непохожим на ее тюрьму. Это озадачило. Но почти сразу же Аня заметила деревянную дверь и, отворив ее, увидела знакомую лесенку. По ней и спустилась…

Пока шла, диву давалась. Сколько ж труда пришлось приложить, чтобы обустроить это убежище! Мало того, что подпол пришлось расширить, так еще прорыть тоннель, сколотить лестницу, оборудовать комнатенку… То-то она получилась такой маленькой! На большую, видно, уже сил не хватило…

Когда Аня очутилась перед крепкой деревянной дверкой с огромной щеколдой, она на мгновение остановилась. Накатил страх. Тот самый, из прошлого. Тогда Аня решительно вытащила из кармана «браунинг». Крепко взяла его в правую руку. Сжала рукоятку. Стало немного спокойнее. Она пнула дверь и вошла.

Каморка оказалась даже меньше, чем она помнила. Просто нора. Темная, мрачная, сырая. Ане просто не верилось, что она смогла прожить здесь так долго… Прожить и выжить. И при этом не сойти с ума…

Обстановка была та же. Стол, топчан, ведро. В ведре моча (в нос шибанул запах), на столе обглоданная краюха, на топчане человек. Закутанный в какие-то обноски, он спал, с присвистом похрапывая.

Аня вытянула руку с «браунингом» и громко сказала:

– Подъем!

Человек на топчане завозился, повернул абсолютно лысую голову и хрипло спросил:

– Че надо?

Несколько секунд Аня пораженно всматривалась в лицо мужчины, не находя в нем никакого сходства с тем, которое снилось ей каждую ночь. Неужели за семь лет человек может так сильно измениться?

– Ты че творишь-то? – испуганно забухтел мужик, вскакивая и тыча черным пальцем в нацеленное на него оружие. – Убери, ты че! Я и так уйду! Ща пожитки соберу и уйду!

– Ты кто? – прошелестела Аня.

– Петя, – растерянно ответил тот. – Петя Мотов. Я тут перекантоваться хотел… В тепле… Ты, дамочка, не взыщи, я ж не знал, что дом чей-то. Думал, раз хозяин помер…

– Кто помер?

– Хозяин. Ленька Сухов.

– С чего ты взял, что он?..

– Дык все знают. Все село. Помер в прошлом годе. В тюряге еще. Над ним там зэки издевались, у него сердце-то и не выдержало… От инфаркта помер. Годик оставался до освобождения!

По Аниному телу прошла судорога. «Браунинг» в ее руке заходил ходуном. Перепуганный бомж в ужасе вскочил и, прикрывая лицо руками, засеменил к выходу. О своих пожитках он не вспомнил, главное для него сейчас было – спастись самому. Пока полоумная баба его по случайности не пристрелила!

Аня не заметила, как бродяга покинул хибару, она вообще ничего не видела. И не слышала. Стояла, как гипсовая статуя, неподвижная, бледная… Только рука с оружием дергалась вверх-вниз, как потревоженная пружина.

Неизвестно, сколько длилось это состояние. Давно покинул дом незадачливый бомж. Звуки ночи смешивались со стонами и всхлипами разрушавшегося покинутого дома, запущенного сада. Аня ничего не слышала. А когда до нее начали доходить из тьмы звуки, перед глазами проступили очертания предметов, она ощутила такую боль, какой не испытывала даже во время родов. Мука пронзила все тело и отдалась в голове. Аня осела на грязный пол, схватилась скрюченными пальцами за виски и завыла, по-собачьи вытянув шею и задрав голову…

И тут…

Когда взгляд взметнулся вверх, женщина увидела…

ЕЕ.

Эву.

Тот самый уцелевший портрет, который она с таким остервенением пыталась сорвать! Он все еще висел на своем привычном месте. И практически не изменился. Не истлел, не отсырел, не облез, только немного потускнел от времени. И Эва была все та же. Роскошная, надменная, насмешливая, презрительно смотрящая на Аню… И взгляд ее ничуточки не потух. Желто-зеленые глаза горели живым огнем, презирая глупую деревенскую корову с гнилыми зубами. А в глубине зрачков плескалось торжество. Да, Эва торжествовала! Ведь Аня так и осталась неотомщенной. Со своим адом и нерастраченной ненавистью…