Хрустальная сосна

–  А что… - прохрипел я, поражаясь звуку своего голоса, отвыкшего от речи.
– В больнице разве не кормят?

–  Кормят, - медсестра, похоже искренне удивилась моему вопросу.
– Но… Но после операции нужна специальная пища. Просто бульон и что-нибудь подобное. А у нас в столовой только каша…

–  Ничего, - пробормотал я, снова закрывая глаза.
– Не умру…

У меня мелькнула мысль, что другой позвонил бы перед операцией родителям. Но я знал, что поступил правильно.

–  Ну ладно. Сейчас доктор придет, вас посмотрит.

Я промолчал. Разговор меня высосал, а тошнота мучила по-прежнему. Через некоторое время к моей койке подошел уже знакомый палатный врач в золотых очках.

–  Как себя чувствуем?

– спросил он, заглянув мне в глаза.

Я пожал плечами.

Женщина стащила простыню с моей соседки и принялась подсовывать ей судно. Меня охватил новый приступ тошноты.

–  Где… я?
– наконец задал я вопрос.

–  В реанимации, - спокойно ответил врач.
– То есть в палате послеоперационного периода.

Реанимация… Прежде это слово вызывало во мне ужас. Реанимация - нечто среднее между жизнью и небытием, страшное место вроде камеры смертников. А теперь мне было уже все равно, где лежать. Хоть в реанимации, хоть в морге. Хоть на том свете.

–  Вы полежите тут несколько дней, - добавил врач, словно читая мои мысли.
– А потом переведем вас обратно в простую палату. Сразу после операции под общим наркозом положено некоторое время провести в реанимации.

Я молча кивнул.

–  Ну что ж, выглядите вы неплохо, - подытожил он.
– Завтра посмотрим и перевяжем вашу руку. А пока отдыхайте и восстанавливайте силы. Постарайтесь только не спать некоторое время. Так надо после наркоза. Я опять кивнул, не найдя смелости спросить, что сделали с моими пальцами, если они так чешутся и болят…И врач ушел, а я остался лежать. На спине, не в силах перевернуться хотя бы на бок - словно тяжелый опрокинутый жук - до самого вечера. Несколько раз приходила медсестра и ставила мне капельницу. Видя, что я совершенно один и никто за мной не ухаживает, сердобольная женщина в цветастом платье - как выяснилось, невестка той, что лежала после операции на соседней койке и тихо охала весь день - пыталась поправлять мне одеяло, поила меня водой, чаем и даже специально сваренным бульоном, которого у нее было много, поскольку свекровь от всего отказывалась. Я с благодарностью принимал ее уход, и у меня не было сил смущаться, что абсолютно чужой человек незаслуженно участлив ко мне.

До самого вечера я старательно пытался не спать, как велел доктор. С великим трудом я дождался последней капельницы и разрешения уснуть. За этот день, в течение которого лежал, почти не шевелясь, я устал больше, чем от самой напряженной смены в колхозе…

*-*

А на следующее утро сестра стала делать мне перевязку. Она сама, достала из-под простыни мою руку - мою больную руку с зудящими пальцами, размотала бинты - и я увидел… Того, что болело, и чесалось, на самом деле уже не существовало. Осталось лишь то что когда-то называлось моей рукой. Той самой, которой я играл на гитар, ласкал Инну, держал карандаш и плоскогубцы, даже стрелял из автомата… Но теперь это была уже не рука. Не моя рука. На месте трех пальцев бугрилось что-то чужое, уродливое, сочащееся кровью, перечеркнутое стежками швов, из которых вдобавок торчали резиновые трубки…

Меня едва не вырвало при одном виде собственного тела.

Я отвернулся и закрыл глаза.

*-*

**Мои послеоперационные дела, судя по всему - на удивление для меня - шли неплохо. Потому что через три дня из этой странной палаты, где вперемешку лежали мужчины и женщины, меня вернули в прежнюю, на ту же самую койку у стены.

Чувствовал я себя значительно лучше. Но на душе было как-то гадко. Безразличие первых дней прошло - и ему на смену явилось тупое, холодное отчаяние.

Я словно только сейчас*понял*, что пальцы мои отрезаны, рука изуродована и теперь, что бы ни случилось в жизни, я*навсегда*останусь инвалидом, неспособным на многие действия, о которых нормальные люди даже не задумываются.

Сестра уже не возилась со мной на койке - я сам каждый день ходил на перевязку.

–  Как себя чувствуете?
– спросил врач прежде, чем разматывать мою руку в первый раз.

–  Нормально, - безучастно ответил я.

–  Что-нибудь беспокоит?

–  Да нет, - я мотнул забинтованной рукой.
– Что меня теперь уже может беспокоить?

–  Пальцы ампутированные болят?

–  Болят, - вздохнул я.
– И чешутся… Все, что мне осталось - вместо пальцев одна лишь боль от них.

–  Ну-ну… Духом-то не надо падать!

–  А…- безнадежно протянул я.
– Падать-не падать… Все теперь уже.

Поздно.

–  Что - "все"?

–  Вообще все.

–  Что ж вы раскисли так, - укоризненно покачал головой он.
– Перед операцией держались молодцом, а теперь, когда все позади…

–  Тогда мне было так плохо, что казалось все равно. А теперь, когда именно все позади, - я почувствовал, как против воли дрожит голос.
– Все позади. А впереди - лишь вот это… Я поднял белую культю.

–  Ну уж… Вы ведь, кажется, по профессии инженер?

–  Ну да. А что?

–  Инженер. Так что же разнюнились? Вы же головой работать можете, а не руками. Вам что - эти три пальца всей профессии стоят? Вы же не скрипач, не слесарь, и даже не карманный вор, в конце концов! Врач улыбнулся. Я молча смотрел на него. Сейчас еще "Повесть о настоящем человеке" вспомнит, - подумалось мне.

–  А впрочем, и скрипач может себя перемочь, - продолжил он.
– И найти себя… Вы, конечно, читали…

Точно, - подумал я.
– Сейчас скажет.

–  Впрочем, это смешно, - перебил он сам себя.
– Конечно читали и не мне проповедовать вам элементарные истины. Вы умный человек и должны сами понимать ситуацию.

Я ничего не ответил.

–  У вас в направлении что было написано?
– продолжал он.
– Вы обратились за помощью только через три дня после травмы! Так что же хотите? Можно сказать, сами себе пальцы и отрезали! Ладно, хоть под конец толку хватило приехать в город! Еще бы дня три-четыре побегали так - и некротический процесс поднялся бы выше. Пришлось бы всю кисть убирать, а то и больше! Сделали бы вам руку Крукса - вот тогда бы я на вас посмотрел!

–  Какую руку?
– машинально переспросил я.

–  Крукса! При ампутации кисти вот так!

Врач взял мою руку - я мгновенно поразился. какими жесткими и твердыми оказались его пальцы - и безжалостно продемонстрировал, до какого именно места меня могли укоротить.

–  После этого локтевая и лучевая кости предплечья разъединяются и обшиваются по отдельности кожными лоскутами. Получается такая клешня вместо руки. Что, не доводилось видеть?! Я покачал головой, ошеломленный ужасной воображаемой картиной.

–  В одной из палат такой экземпляр есть! Па прошлой недели привезли прямо с дерево-фанерного комбината, пьяный упал на циркульную пилу. Пойдемте, продемонстрирую!

–  Благодарю покорно!
– ответил я, чувствуя, как внутри все дрожит и противится и не дает разговаривать нормальным тоном, разговориться с врачом и, может быть. облегчить свое состояние. Нет, какое-то внезапное ожесточение толкало из меня слова, которые, возможно, мне вовсе не хотелось говорить.

–  Мне и своей руки без вашего Крукса достаточно. По горло. И вообще? При чем тут Крукс? Кто-то вообще уже в гробу сгнил, а я еще жив. Так что - прикажете по этому поводу тоже радоваться и на ушах стоять?