Хрустальный поцелуй

Вот только он не знал, что без него — после таких-то новостей! — спокойного завтрака у меня бы точно не получилось.

Вместо этого я подбежала к окну и, спрятавшись за занавеской, выглянула наружу, выискивая его взглядом. Он как раз вышел из подъезда и направился к большой черной машине с нарисованной свастикой на передней дверце. Дойдя до нее, Ханс обернулся и посмотрел на меня — точнее, наверное, на наши окна, проверяя, смотрю я за ним или нет, — и я испуганно отпрянула, садясь за стол.

Я не знала, видел он меня или нет, но мне было страшно — совсем немного — оттого, что я нарушила данное ему слово. И хотя я ничего ему не обещала, чувствовала я себя все равно погано.

Через полчаса действительно приехал водитель. У него были ключи от квартиры, поэтому он забрал меня прямо оттуда. Закрыл дверь, открыл передо мной дверцу машины, а после отвез в лагерь.

За окном было темно и серо, тучи над головой никак не хотели расходиться. А я все думала о том, как жаль, что Ханс не позволил мне поцеловать его вечером. Думала — и жалела, что не настояла на своем.

========== 15. ==========

Самым забавным мне всегда казалось то, что Ханс очень часто меня успокаивал. Нет, я не была истеричкой и не переживала по каждому мало-мальски волнительному поводу. Наоборот — я старалась не нервничать и вести себя максимально спокойно и сдержанно. Но иногда даже моему терпению приходил конец, и я взрывалась, ругая себя и весь мир одновременно.

Я, конечно, прикладывала все усилия, чтобы Ханс этого не видел — не хотела казаться слабой в его глазах, но не всегда все шло так, как было нужно мне. И в такие моменты я злилась и раздражалась еще больше. Ханс же только улыбался и ласково гладил меня по волосам, позволяя перегореть этой злостью и истерикой или выкричать ее всю ему в плечо. Но я редко пользовалась такой привилегией, предпочитая бороться с приступами ярости наедине с собой.

Но в тот раз я просто не смогла по-другому.

Январь для нас начался с известия о близком начале выпускных экзаменов. Услышав об этом, я даже на мгновение растерялась — неужели это все? Конец всех этих мучений? Конец… всего?

Конец моих встреч с Хансом?

Последний вопрос мучал меня сильнее прочих, потому что меня мало волновало мое будущее без лагеря. Но будущее без него я вообще не хотела считать своим.

Хотя, наверное, все было не так уж плохо. Выпускные испытания должны были начаться только в феврале, сам выпускной планировался на июнь. Казалось, что впереди еще была целая жизнь, но мне все это виделось не в слишком радостном свете. Я знала, что скоро все закончится. Понимала, что финишная прямая, последняя страница очень важной главы моей жизни.

Но я не была готова с этим расстаться.

В пятницу, спустя пару недель после этого печального известия, я сидела в кабинете у Ханса и сосредоточенно делала вид, что читаю, хотя на самом деле не понимала ни строчки из того, что видела перед собой.

— Что случилось? — спросил он наконец. Я с готовностью, будто ждала его вопроса, отложила книгу и перевела взгляд на него. — Если ты думаешь, что я умею читать мысли, то ты ошибаешься.

Я закатила глаза.

— Скоро выпускной, — сказала я таким тоном, словно вся боль мира заключалась в этих словах.

— В июне, — кивнул Ханс.

— Не напоминай, пожалуйста, — я поморщилась.

— Ты не хочешь отсюда уехать?

— Отсюда — хочу, но… — я секунду помолчала, решая, говорить ли всю правду до конца или пока еще не стоит. — Но это конец всего, понимаешь? Всего! Такой важный период моей жизни прошел здесь, в этих стенах. Я выросла здесь, стала такой, какая я есть. А оно вдруг так резко кончается.

— Но ведь ты знала, что так и будет.

Ханс говорил спокойно, слишком спокойно, а мне хотелось вскочить на ноги и, активно жестикулируя, объяснить ему, что все совсем не так просто, как он говорит. Что все куда сложнее и запутаннее. Объяснить ему то, чего он, очевидно, не понимал.

— Нет ведь. Нет! — я не выдержала и встала. Он удивленно смотрел на меня из-за стола. Я постаралась говорить тихо, но четко, чтобы он мог меня услышать. — Все совсем не так. Все куда сложнее, понимаешь? Я не хочу, чтобы все это заканчивалось. Я не знаю, что будет дальше. Я боюсь того, что будет дальше! — на этой фразе голос сдержать не удалось, но на лице Ханса ничего не дрогнуло, и я решила, что все нормально. Хотя все равно постаралась говорить спокойнее. — Впереди все такое неопределенное, скрытое, загадочное. Я не знаю, что делать. Я не хочу терять то, что у меня есть сейчас.

Ханс встал и подошел ко мне — видимо, догадывался о подступающей истерике.

— А что ты можешь потерять?

Слова сами сорвались с языка. Я не успела вовремя закрыть рот и сдержать их внутри.

— Тебя! Я боюсь потерять тебя! Я не знаю, куда нас отправят после лагеря. Я не знаю, что со мной будет после лагеря. Нас ведь учат на солдат. Думаешь, я не понимаю? Я ведь не дура. Нас учат бороться со смертью. Но разве можно с ней бороться?

Я говорила что-то еще, уткнувшись ему в плечо и плача. Это было унизительно — стоять посреди его кабинета и реветь, марая его пиджак своими слезами. Но он гладил меня по волосам и успокаивающе шептал, что будет рядом и что все будет хорошо. Я ему верила — я хотела ему верить всей своей измотанной душой. И еще — хотела простоять вот так всю свою оставшуюся жизнь, чтобы он касался моих волос и говорил, что все будет хорошо.

Та зима выжала из меня все силы, не оставив ничего. Но Ханса не было рядом так часто, чтобы успокаивать меня каждый раз. Поэтому я, спустя десятки искусанных до крови собственных губ, все-таки научилась справляться сама.

========== 16. ==========

Едва ли не единственным моим спасением в те тяжелые дни были ночевки у Ханса. Они случались редко, теперь большую часть выходных я проводила в лагере, только по пятницам успевая увидеться с ним или — большая удача — даже побыть с ним в его кабинете. Но иногда нам все-таки везло.

В одну из таких ночей я снова с ужасающей ясностью вспомнила Рождество и обещание Ханса. Я не знала, помнил ли он об этом, и если помнил, то почему тогда ничего не говорил? Но я не забывала об этом ни на секунду, только никак не могла набраться смелости и все-таки довести задуманное до конца. Я гадала: а если бы в то утро все было нормально, я бы смогла? Если бы ему тогда не пришлось спешно уезжать, я бы решилась его поцеловать? Ответов у меня, конечно, не было. Но их очень хотелось найти.

Вечером, за ужином, я думала о том, чтобы спросить его, помнит ли он. Я украдкой смотрела на него, наблюдала за ним и никак не могла подгадать нужный момент, чтобы просто произнести несколько важных слов. Мне не хватало смелости.

Я мысленно усмехнулась. Конечно, на такие «глупости» я, очевидно, была способна исключительно под алкоголем.

— Ничего не хочешь мне сказать? — неожиданно поинтересовался Ханс. Я чуть не выронила вилку. Значит, он все-таки заметил мои взгляды. Но почему тогда ничего не говорил? Почему сам ничего не предпринимал?