Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Хрустальный желудок ангела
Шрифт:

В точности такой балкон и халат имел его приятель Кура по прозвищу Барчук, Даур ему страшно завидовал.

– Выйдет на свой балкон в халате! – он говорил раздраженно.

Друзья подсмеивались над Курой, что у его халата лоснящиеся бока и поредевшие кисти… Даур тоже хотел такой балкон и халат, чтобы в этом халате выходить на балкон и, покуривая, общаться с друзьями и знакомыми… Но у него не было ни того, ни другого.

– Ты провинциал, – говорил Рауф, приехавший в Сухум из Гагры, Дауру – из Тамыша.

– Нет, это ты про-вин-ци-ал, – отвечал Даур. – А я простой деревенский парень!

В

один прекрасный день Даур купил-таки себе халат. Как раз он получил квартиру, балкона там не было, и халат у него быстро потерял вид. Но халат он имел, истинная правда. Так что молодой скульптор Лабахуа по прозвищу Сипа, автор культовой бронзовой фигуры пингвина с блокнотом напротив морского порта, по заданию Цизы вылепил полуметровую пластилиновую модель Даура в обломовском халате, вышедшего на балкон и взирающего на этот мир как бы с вершины Эрцаху.

В целом у комиссии по увековечиванию памяти Даура композиция не вызывала возражений. Но тут Барчук, известный в Сухуме телеведущий, заметил, что Сипа, как ни старался следовать исторической правде, ее нарушил, ибо халат у Даура был не до пола, как у самого Барчука, а всего лишь до середины икры, и многие могут подтвердить, что из-под халата у него торчали волосатые ноги.

Тогда Сипа отказался от идеи с халатом и слепил этакого благообразного старца при параде – с умиротворенной улыбкой классика национальной абхазской литературы. Осталось это великолепие отлить в бронзу и привинтить к стенке блочной пятиэтажки, – где, пока суд да дело, красовался фотографический портрет Даура – с неразлучной сигаретой в руке, до того натуральный, что один простой человек принес и поставил ему бутылку шампанского со словами:

– Возьми, Даур, дорогой, я знаю, ты любил это дело.

Однако снова вмешался злой рок в виде вездесущего Рауфа.

– Голова Даура, торс мой! – сказал он.

Пришлось бедному Сипе засучить рукава и уплотнять фигуру, поскольку, в отличие от долговязого Рауфа, Даур Зантария был мужчиной крепкого телосложения, но невысокого роста. То он заявлял: «Я легкоатлет, просто не могу быстро бегать». То возмущался: «Почему ты смотришь на мой нос, я боксер, у меня сломан нос, смотри мне в глаза!»

Он был корпулентный и одновременно хрупкий. Например, мы никак не могли ему выбрать рубашку в универмаге: у него объем шеи не соответствовал общему размеру и длине рукавов.

– Не смотрите, что у меня толстая шея, – сказал он продавщице. – Меня очень легко задушить.

Кстати, Даур воспринял бы на ура любой вариант, особенно где он аксакал с седою бородой, высокий, стройный, благостно взирающий на благодарных земляков. Но, как говорил Бернард Шоу, цивилизация – отличная идея, только надо, чтобы кто-то ее осуществил!

Сипа не знал Даура по молодости лет, а весь Сухум знал. Он был для них живой, взрывоопасный, счастливчик и страдалец, братуха, гений, ничего особенного, что с ним все носятся? Свой в доску и непостижимый.

Судя по пингвину на набережной, Сипа исповедовал обтекаемый стиль, а Даур – тот еще тип, с лица необщим выраженьем. Крутолобый, с массивной головой, на лбу три глубокие морщины мыслителя, над переносицей – морщина гордеца, сумрачные брови, взгляд из-подо лба, глаза сверкают, будто отражают

костер, видимый ему одному. Всклокоченная шевелюра. В парикмахерскую не ходил, ждал, когда я освобожусь – его постригу.

– Я оброс, – жаловался Даур, – и теперь похож на Бетховена в абхазском исполнении. Что мне делать? Идти в парикмахерскую по сравнению с твоей стрижкой – все равно что отправиться в публичный дом вместо родного дома. Я понимаю, ты очень занята. Это я только и делаю, что ращу себе волосы.

Потом звонил:

– Ну вот, теперь совсем другое дело. Шагаю по улице – все смотрят на меня, говорят: «Сам так себе, но прическа – пиздец!»

К черту подробности, пусть непохожий носом и губами (хотя неплохо бы!), но дух, но характерный жест… Как зафиксировать его изменчивый облик?

Сипа учел все пожелания, исправил недочеты, ему не терпелось уже побыстрей разделаться с Дауром. А тут Адгур явился в мастерскую посмотреть, как продвигается скульптура.

– Знаешь, – сказал он задумчиво. – Живота не хватает. Живот надо сделать покруглее.

– Аааааааааааааааа… – застонал Сипа.

Так важная комиссия по увековечиванию вконец потеряла почву под ногами.

Все ждали меня, чтобы я вынесла свой вердикт.

Я выступила в телепередаче Куры и шагала в приподнятом настроении. С набережной доносились музыка, шум прибоя, запах турецкого кофе. Люди узнавали меня, улыбались, окликали:

– Вот ты говорила о Дауре, а я знал его, интерррр-ресный был мужик, но СВОЕОБРРАЗНЫЙ

Лукавые и простодушные, цыганистые, отрешенные, исполненные зловещего обаяния – навстречу мне шествовали герои «Золотого колеса». В тени раскидистой шелковицы за густой цитрусовой изгородью держали совет умудренные старец Батал и полу-старец Платон, имевший в молодости пагубное пристрастие к конокрадству. Стремительно промчался мимо на велосипеде неутомимый миротворец мосье Крачковски, за ним в клубах дорожной пыли бежала говорящая дворняга Мазакуаль.

Номенклатурные работники, мудрецы, поэты божьей милостью и романтические бандиты останавливали меня на каждом шагу, рассказывая байки о Дауре, накрывали столы, наливали чачу…

– Ты нам показала Даура с какой-то другой стороны, – говорили мне, – мы ведь не знали! Он свой, наш, и вдруг оказывается, он у нас великий писатель…

Пятками наперед под кронами расцветающих магнолий ступала Владычица Рек и Вод.

– Все эти годы – война и все остальное, – бормотала она, – мы совсем не говорили о любви… Ты нам напомнила о ней!

И в гуле греческого хора послышался знакомый хрипловатый голос корифея:

– …Мне показалось, ты меня стала забывать Мариночка, моя золотая, хотелось как-то напомнить о себе н е н а в я з ч и в о…

«…Райские птицы летали косяками над небом Абхазии».

«А Истина, – так говорил Даур, – заключается в том… в чем она заключается!»

Рина Зеленая

ХХ век

Десять лет спустя…

Двадцать лет спустя…

Тридцать лет спустя…

…дитя.

Александр Иванов. «Рине Зеленой»
Поделиться с друзьями: