ХУШ. Роман одной недели
Шрифт:
Впрочем, Юсуф знал: ему предстоит доделывать на заднем дворе то, что начали рабочие, довершать за ними разборку «Белуги». И еще Юсуф знал, что когда вот так же, наподобие этих мужиков орудуя топором, он будет кромсать подсохшие доски на большом чурбане и складывать щепки в корзины, ему будут мерещиться в нагелях грустные глаза капитана, а в корзинах с бельем и кипящих котлах яхты и пароходы…
Многие здания в Питере напоминали ему те же корабли. А жильцам строго-настрого запрещалось самим колоть дрова на кухнях или лестницах, так как портятся полы.
Полы берегли, а здесь… эх…
Э-эх, вторил сожалению Юсуфа промозглый ветер такой силы, что приходилось поднимать воротник, нахлобучивать поглубже шапку и упирать взгляд в грешную землю.
В этом городе дома,
Ну чем тебе не корабли со стеклянными парусами-витражами? Аллегорические скульптуры напоминали Юсуфу экзотических моряков. А холодный, пронизывающий ветер доносил до Юсуфа запах колониальных товаров: шоколада, табака, сигар. А еще ликеров, марочных вин из Испании и Португалии, французского шампанского, баварских колбасок и итальянских фруктов. Жгучему ветру требуются жгучие приправы. А ветру с морей – дань курений колониальных жертв.
В воздухе носился дух сумасшествия. Все спешили. Рассыльные и экипажи сновали туда-сюда. Булочки с кунжутом от Филипповых. Конфеты от Жоржа Бормана. Халва и вафли от А.И. Абрикосова. Фосфорные спички от А.Г. Забелина.
Модницы посещали модисток и наоборот. На одном только Невском находилась куча частных ателье и галантерейных. И это не считая магазинов готового платья и нижнего белья, головных уборов и перчаток, корсетов и парчи, холста и кружев. А еще кожи, басонов и галстуков, трикотажных изделий, рукоделий и суровского товара. Модницы сидели в скверах, листая каталоги-журналы «Венский шик» и «Парижская мода». Ветер трепал кисейные юбки барышень, как паруса.
Все столбы, двери и витрины пестрели яркими афишами и рекламой. Папиросы «Дар слова», чулки без швов «Liberety», сладкий вишневый сироп от Ягодкина и духи «Poure Simon», конфеты, вафельные торты и бисквит, шоколад от Бормана и леденцы «Георг Ландрин». «Кремъ «Метаморфоза» от парфюмерной фабрики провизора Остроумова. А также чудо-снадобье «Алкола», вызывающее отвращение даже к запаху вина.
Юсуф подолгу разглядывал одну пыльную витрину, к внутренней стороне которой прилипли очень красивые экзотичные ракушки «Мюрекс», «Конк», «Клэм», «Элакс», «Каури». Сам дом ремонтировали, и он наполовину стоял в лесах, как в корабельных мачтах, снизу завешанный сеткой, очень похожей на рыболовецкую.
Так как жил Юсуф на Большой Конюшенной, считай, в самом центре, рядом с императорскими конюшнями, где не было числа всяким дилижансам, бричкам и фаэтонам, ему часами приходилось стоять на улице с метлой и железным совком, соскребая лошадиные отходы, пока их не размесили колеса экипажей. А еще Юсуф поливал из шланга мостовую, уложенную досками и путиловской плитой – таким уличным паркетом из шестигранных пробок, скрепляемых друг с дружкой скобами. Кое-где таким паркетом уже устлали целые улицы.
Навоз нужно было убирать сразу, пока он не впитался в мостовую. Дерево моментально вбирало в себя жижу и потом воняло на всю округу. А полиция строго следила за чистотой в центре города.
Лошадей было столько, что футурологи и апокалиптики всех мастей всерьез рассуждали, что в скором времени город задохнется от испарений конского навоза.
К счастью, город спасало то, от чего он должен был погибнуть по другим предсказаниям, – вода. Что-что, а питерскую воду Юсуф полюбил сразу. Полюбил еще и потому, что совсем разлюбил лошадей. Тем более одна сторона дома, в котором он работал, выходила на реку, а другая – на проезжую часть и похожа была, как однажды выругался городовой, на авгиевы конюшни. В обязанности дворника входило убирать навоз с улицы по периметру дома. Но не просто убирать, а собирать в небольшие кучи, не снося его во дворы и ожидая, когда навоз соберет специальный ассенизационный обоз в свои громадные деревянные бочки, поставленные на пароконные телеги летом и на сани зимой.
Вода была незаменимым помощником для Юсуфа, она помогала смывать не только дерьмо, но и пыль, приносимую с Марсова поля пролетками и копытами коней. Столько лошадей
Юсуф не видел даже в самых знатных степных табунах. Грохот на Большой Конюшенной стоял невообразимый. Хотя вначале жизнь в этом гнилом городе Юсуфу еще не казалась дерьмом, уже тогда с дерьмом бывали накладки. Однажды в жуткую жару, что внезапно свалилась на город, запах нечистот распространился с такой силой, а обоз все не появлялся, что полицмейстеры обязали дворников в срочном порядке своими силами вывозить навоз за город.– Оно и к лучшему! – прокомментировал жизнерадостный Сафар-ага. – Повезем на дачи. Там навоз продадим по сходной цене. Благо земля в этих краях неплодородная. И огородники с дачниками наше говно с руками оторвут. Потому что в этом городе деньги делаются даже на говне.
И вот Юсуф со своим доморощенным обозом отправился по Забалканскому проспекту, за Обводной канал, который тогда считался окраиной города и за которым начинались дачные угодья.
Вплоть до Новодевичьего монастыря Юсуф любовался видом города, пока вдруг не увидел городские бойни, где сотни и сотни туш коров висели на луженых крюках. Но еще больше коров шли, опустив головы, на забой. Ужас охватил Юсуфа – перед его глазами встала загрызенная волком овца. А мужики, громко ругаясь, размахивали топорами на длинных рукоятях, отчего топоры походили на секиры. Фартуки и руки забойщиков были залиты кровью, как и длинные разделочные ножи. А коровы, одна за другой выстроившись в цепочку, ожидали своей страшной участи. Если у несчастной скотины от страха и усталости подкашивались ноги и она пыталась завалиться на бок, ее тут же пинали, – мол, вставай, нельзя, твою мать. И вся эта оголтелая ругань под истошный рев чувствующих свою близкую смерть животных.
Юсуф заметил, как одна корова пыталась поднять голову и тихо уйти в сторону. И ей почти это удалось, но забойщики пинками загнали ее назад в мертвую очередь. И тогда Юсуф увидел у коровы огромные слезы…
А за бойнями с правой нечетной стороны пошла несчетная городская свалка. Сюда вывозили навоз, мелкие отбросы городской жизни и непотребные внутренности животных.
Огромная клоака занимала территорию, сопоставимую со всей родной деревней Юсуфа, и называлась «горящим полем». Отбросы под палящим солнцем прели, разлагались, курились, а над полем стоял туман, зловонный и густой. Юсуф слышал, что мелкие жулики и бездомные, прячась здесь от властей, строили из подручного материала времянки и шалашики, а на зиму вырывали землянки и норы, в которых жили, утеплив стены тряпьем. В санитарно-профилактических целях полиция летом поджигала свалку и разоряла норы, а самих обитателей «горячего поля» периодически гоняла и арестовывала.
– Вот сюда, Юсуф, – пояснил Сафар-ага, – свозят труды нашей с тобой работы.
Наша задача убирать мусор и не пускать воров и разбойников. А кидать им то, что мы собрали.
– А вон там, – указал нанятый крестьянин-извозчик, – вон там знаменитые ночлежки «Порт-Артур» и «Манчжурия». Место за пять копеек. И дом для сирот.
– Почему так назвали?
– А это в честь проигранной войны. А может, оттого что здесь правит моряк-калека. Тот, что хвастается, что бои здесь за кусок мусора не меньше, чем за Порт-Артур. Ни дать, ни взять пампасы и дикие прерии.
После этого путешествия Юсуф еще больше возненавидел весь гужевой и ломовой транспорт. Особенно он не мог смотреть на обитые железом мясные телеги, на которых ранним утром, пока прохладно, развозили куски мяса по мясным лавкам. У обозов боен лошади были настолько мощными – словно не лошади, а лошадиные убийцы.
Огромные, с хорошей сбруей, они громыхали так, как только громыхал гром. Их громкое фырчанье Юсуф всегда провожал со страхом. Зрелище было не для слабонервных. Выложенные внутри цинковыми листами, телеги были выкрашены в ярко-красный цвет, словно пропитаны кровью. Но самым неприятным было то, что они везли в себе. Внутренности и ребра, филейные куски и окорока. За всем этим Юсуфу мерещились слезы коровы и останки задранной овцы, из-за которой он оказался в этом странном городе. В городе, где даже мертвый царь восседал на такой же, только бронзовой, лошади-убийце. Это Юсуф понял, увидев памятник Александру III на площади у Николаевского вокзала. В общем, лошади переполнили этот город, и с этим надо было что-то делать.