Хуже не бывает

Бросьте, ну какой может быть вред от одного, самого последнего побега? В самом деле, какой? Особенно если она пообещает держаться подальше от Хани. Она просто не может себе позволить потерять все, терять мужчину за мужчиной. Еще один танец в свете прожекторов, в центре крута, где все возможно. На хрен Марка Фогеля – или не на хрен – она ему еще покажет, и скоро. Она всем им покажет. И себе. Она устроит последнюю большую прогулку, воспользовавшись резвой походкой Лукреции, а затем станет лучшей женщиной, готовой ко всему, кроме того, чтобы проспать остаток достойной скучной жизни.

Неправильная математика

На следующее утро Сьюзан окончательно перестала принимать лекарства. Лечение затормозило ее, так что она сможет сдерживать себя, пока не начнет расплескиваться. Но один день обернулся двумя, затем тремя, и прежде, чем она это поняла, прошла неделя, вернее, она прожила неделю, промчалась сквозь нее, не оглядываясь назад.

Но затем порядок вещей нарушился. Понедельник наступил после четверга, ночь больше не сменяла день – или Сьюзан просто так казалось. Хорошее время безнадежно перемешалось с плохим, но пока время еще существовало, были места, куда она отправлялась и где с ней что-то приключалось. Вскоре приключаться стала только она одна. События струились единым потоком, как пролитые с крутого холма краски, а она бежала за ними и сквозь них, и все было чудесно. Ей было любопытно – если эти события завершатся, завершится ли она вместе с ними? А если она пообещает хорошо выглядеть, быть послушной и отправиться туда, куда отправляются те, кто хочет вернуть ощущение, что все нормально, все хорошо?

Сьюзан верила, что можно сделать все, даже найти потерянный рассудок, если знаешь, где его искать. А если ты его найдешь, значит, сможешь освободить и даже наставить на путь истинный – разве это невозможно? Если ты хочешь что-то сделать, но ничего не выходит, значит, надо просто подождать, и все непременно получится. Вот как она считала. Считать с меньшим размахом в ее случае было бы неправильно.

Она стала говорить по телефону по восемь часов в день.

– Я сложная клетка, – кричала она в трубку. Телефонный провод обмотался вокруг ее ног и рук. – Я сложная клетка, которой, чтобы питаться, нужны другие сложные клетки. Если я получу свой обед, то смогу справиться с простейшей диетой из менее привлекательных созданий. – Она снова и снова выстраивала слова в ряды, повинуясь собственному ритму, слова, в которых все сказано верно.

– Добеги до конца моей личности, – кричала она брату Тимоти во время одного из этих марафонских звонков. А затем смеялась, смеялась, как беременная счастливой, смеющейся двойней.

– Я не люблю менять тему, но… – начал Тимоти.

– Я тебя опережаю, – категорически заявила Сьюзан. – На самом деле я жду тебя в конце предложения, которое ты только начал, и не хочу прерывать, но это может плохо кончиться. Ты можешь позаимствовать запятую или восклицательный знак. Запиши на счет. Кроме того, ты практически член семьи. Я знаю, что на тебя можно положиться.

В тот вечер, когда Крейг вернулся домой с работы, Сьюзан и Хани поджидали его в кустах возле гаража. Когда он выключил мотор взятого на прокат «мустанга» и открыл дверцу, Сьюзан завопила:

– Давай!

И он получил сильную струю воды из шланга, который с довольным видом держала Хани. Сьюзан стояла позади дочери возле крана, сложившись пополам и задыхаясь от беззвучного смеха, ее глаза стали мокрыми от слез. Крейг с достоинством посмотрел на Хани и Сьюзан и затем спокойно сказал:

– Вы пропустили одно место, вот тут, у меня за ухом.

Хани посмотрела на мать, спрашивая разрешения, а затем старательно нацелила шланг на голову Крейга. Он рассерженно схватил ее, она выронила шланг и попыталась удрать, но Крейг перебросил ее через плечо. Затем он отыскал шланг и наставил его сперва на маленького ребенка, а потом на большого, крича:

– Получите! Нравится? А? Весело, правда? Ой, ребятки, вот теперь мы позабавились, верно?

Промокшая и довольная Хани барахталась в огромных руках Крейга:

– Не-е-ет! – Отпусти меня! Мама, на помощь! Сьюзан подбежала и схватила Крейга за ногу.

– Гражданский арест! Гражданский арест!

Появись в этот момент кто-нибудь, он бы увидел высокого мужчину – выше шести футов, – облаченного в элегантный костюм и промокшего до нитки, который тащит очень мокрую, визжащую шестилетнюю девочку и отмахивается от столь же мокрой взрослой женщины, вцепившейся зубами в его руку.

Позже вечером Крейгу пришлось самому укладывать перевозбужденную маленькую девочку и петь ей столь необходимую колыбельную. Сьюзан была не в состоянии это сделать, поскольку не могла дать другим то, чего не ощущала сама, – невозмутимость, покой и, конечно же, сон. Она слишком боялась что-то пропустить, ведь повсюду все время что-то случается. По всему цивилизованному миру и даже в тех мирах, которые находятся где-то еще, все время что-то случалось, с постоянством, поражавшим озадаченный мозг Сьюзан.

Когда Крейг выбрался из комнаты Хани, он обнаружил Сьюзан на кухне. Она красила пасхальные яйца для школьного ланча Хани.

– Ну как, она заснула? – бодро спросила Сьюзан, отрывая взгляд от чашки с синей краской.

Крейг несколько секунд внимательно изучал ее.

– Ну что ж, думаю, теперь самое время поговорить о твоем лечении.

Сьюзан нахмурилась:

– Я знала, что ты собираешься сказать нечто в этом роде. Почему ты просто не порадуешься тому, что Хани наконец может повеселиться со мной, а? Как насчет этой наполовину пустой, наполовину полной штуки с дерьмом?

– То, что ты играешь с ребенком, замечательно, но давай хотя бы на секунду вернемся к твоему лечению.

Сьюзан внимательно посмотрела на коробку с красящимся пасхальным яйцом.

– Ты где-нибудь видишь такие маленькие проволочные штучки, знаешь, которыми держат яйцо?

Крейг вздохнул.

– Полагаю, тебя совсем не беспокоит, что до Пасхи еще очень далеко.

Сьюзан присела на корточки и, наклонившись вперед, подобрала что-то с пола.

– Вот она! – Она помахала медной держалкой для яиц, затем посмотрела на своего нахмурившегося друга. – К твоему сведению, да, мне наплевать, что до Пасхи еще далеко, потому что, помимо всего прочего, я собираюсь сделать покупки к Рождеству.

Сьюзан соскользнула на пол, наклонила голову и закрыла глаза. Она была неописуемо счастлива. Прижав колени к груди, она радостно мурлыкала. Хорошо, что у нее выросли ноги, она может бежать к лучшему, до тех пор, пока лучшее… ну разве может быть лучше, чем сейчас, а? У нее было ощущение, что в любой момент ее может тормознуть полиция спокойствия, независимо от того, будет она сидеть за рулем или идти пешком. Иными словами, она сводила себя с ума и стремилась добраться до самого края безумия. Безумие прекрасными кулаками выстукивало блаженный ритм под ее веками.

Высокочастотный цветок чувств

Крейг с трудом пробился на поверхность глубокого, крепкого сна и открыл глаза, еще не вполне проснувшись. Комната была погружена во мрак, он поднял голову и посмотрел на прикроватный столик: электронные часы показывали два тридцать семь ночи. Взбив подушку, он уронил на нее голову, приготовившись снова погрузиться в глубокое море сна, которое вынесет его вниз по течению к утру нового дня.

И вот тогда он снова услышал это.

Громкий удар – где-то что-то билось обо что-то с глухим стуком, и все это сопровождалось странным лязгом. Встревоженный Крейг подскочил и открыл глаза. Он спустил ноги с кровати, схватил с кресла халат и направился к двери. Затем остановился, задумавшись, что делать дальше. Он был крупным мужчиной, но отнюдь не воинственным по натуре. С колотящимся сердцем он оглядел темную комнату в поисках подходящего оружия и остановился на акустической гитаре, которую нашел в шкафу, плюс длинная веревка, на случай, если придется связать незваного гостя, пока не приедет полиция. Крейг осторожно вышел из гостевого домика и направился к дому, откуда доносились зловещие звуки.