ХВ. Дело № 2

Прибрежное шоссе, связавшее в середине тридцатых годов ливийский Триполи с Бардией на границе с Египтом, ещё не начинали строить, добираться до Бенгази пришлось по каменистой пустыне, тянущейся вдоль сего побережья. Дороги здесь сводились к караванным тропам, кое-где накатанным армейскими грузовиками; скорость движения редко превышала тридцать километров в час. В Тобруке Марио раздобыл бочку бензина и полдюжины двадцатилитровых жестянок масла. Имелся запас воды — полторы сотни литров в бочке из оцинкованного железа — и продовольствия, вполне достаточные для того, чтобы добраться до Бенгази. Именно оттуда Марио собирался начать поиски своего «старого знакомца», ради которого мы, собственно, и явились в Ливию.

«Мы с Джино знакомы уже тринадцать лет, ещё с войны. — рассказывал он. — Дело было осенью семнадцатого года, когда мы сняли его с разбитого гидроплана, болтавшегося в море в полутора десятков кабельтовых от австрийского броненосца. Промедли мы тогда ещё хоть пять минут — и конец, австрияки уже пристрелялись к лакомой цели, и снаряды ложились в опасной близи от аппарата. Помню, когда я втащил Джино за шиворот в нашу «девятку», он ругался так, что позавидовал бы любой грузчик из порта Неаполя. А вот штурману не повезло — осколок угодил ему между лопаток, и мы поняли, что он окочурился, только когда взяли его в катер. Крепко нам тогда врезали австрияки, все морды в кровавых соплях! Ну да ни чего, в Триесте мы с ними сполна рассчитались…»

Я сижу рядом с Марио в открытой кабине, Марк с Татьянойустроились на груде брезентов в кузове и безуспешно пытались заснуть. Машину безжалостно подбрасывает на каждой кочке, жестянки с маслом, скверно закреплённые на своих местах, громыхали, сталкиваясь, и приходилось быть начеку, чтобы они, сорвавшись с места, не прищемили пассажирам ноги или руки. «Фиат» неторопливо катит на запал, волоча за собой густой шлейф пыли и песка, я слушаю флотские байки Марио, скашиваю время от времени глаза в итальянскую штабную карту прибрежного района Киренаики, да выискиваю — по большей части безуспешно, — ориентиры в окружающем унылом пейзаже.

Песок, солончаки и каменистые россыпи, море между холмами — и вездесущая пыль. До Бенгази осталось триста пять километров... триста четыре… триста три…

Пуля пробила брезентовый тент и мерзко вжикнула над самым ухом. Марио, втянув голову в плечи, крутил баранку, объезжая разбросанные то тут, то там по твёрдой глинистой почве булыжники. Стоит врезаться в такой колесом на полном ходу — и всё, прощай подвеска! Всадникам же, вернее их лошадям, каменистые россыпи не помеха — они раскинулись широким ловчим полумесяцем и неслись карьером, охватывая грузовик с флангов.

Бац!

Бац!

Бац! — хлопало за спиной. Марк и Татьяна, скорчившись за дощатыми бортами, с упоением высаживали по преследователям пулю за пулей из своих пистолетов. Без толку, конечно — попасть на ходу, из виляющей из стороны в сторону, подпрыгивающей машины можно, разве что, по большому везению. Тем не менее, я встал на подножку кабины, вцепился левой рукой в дугу тента. Правой же вскинул «люгер», выцеливая нагоняющего грузовик с левой стороны всадника.

Бац!

Бац!

Мимо, конечно. Бербер неслышно заорал, разевая заросшую бородой щербатую пасть, и с одной руки, навскидку, выпалил по грузовику из винтовки. И, в отличие от меня попал — пуля с глухим треском пробила доски кузова в опасной близости от моей головы

— Порко мадонна, брось ты свою пукалку! — заорал Марио и так крутанул руль, что я едва не вылетел из машины на землю. Он извернулся, не отпуская баранки, пошарил рукой за водительским сиденьем, и извлёк оттуда короткий карабин и связку узких длинных подсумков.

— Вот, держи, эта получше будет. Разберёшься?

— Как нибудь!

Я шлёпнулся обратно на сиденье и сгрёб карабин. Нет, не карабин — итальянский пистолет-пулемёт «Беретта» модель 1918 с откидным штыком и верхним расположением магазина. А вот и сами магазины — слегка изогнутые рожки рассованы по подсумкам, в каждом масляно поблёскивают короткие толстенькие «маслята» На глаз калибр девять миллиметров, но не привычные, «парабеллумовские», а немного другие — с пулей, срезанной на кончике. Сколько их в каждом рожке — двадцать пять, тридцать? Плевать, потом подсчитаем…

Ударом ладони я вогнал рожок в горловину приёмника, передёрнул торчащую вправо рукоять затвора. Перехватил пистолет-пулемёт за цевьё, повернулся на сиденье, уперев ногу в подножку (если сейчас Марио дёрнет рулём — точно, вылечу, как пробка!) и повёл стволом на корпус впереди летящего бешеным карьером бербера.

Р-рах! Р-рах! Р-рах!

Детище итальянских оружейников забилось в руках, как живое, горячие гильзы посыпались из окошка гильзоотбойника снизу, чувствительно обжигая голые колени — готовясь в поездке, мы, все трое, не преминули обзавестись короткими штанами итальянского военного образца. Гордый сын пустыни, напоровшись на мою очередь, споткнулся на полном скаку, перелетел через гриву своего коня, роняя винтовку — и с разгону грохнулся в пыль. Остальные преследователи заорали, заулюлюкали, завыли, осыпая «Фиат» пулями.

Вот это другое дело, теперь повоюем всерьёз! Я встал коленями на сиденье, ухватился за борт и перелез в кузов грузовика, угодив по дороге подошвой ботинка Марио в ухо — на что он отреагировал привычной уже «порко путано миа!» Бесцеремонно отодвинул Татьяну от заднего борта (она пыталась протестовать, но встретившись со мной глазами, мигом умолкла), я пристроил поудобнее «Беретту» для стрельбы с упора, задержал дыхание и открыл огонь по преследователям, как учили на стрельбище суровые инструктора-ГПУшники — экономными, в три-четыре патрона, очередями.

…Как там пели наши злейшие друзья-британцы ещё при Омдурмане?

«Whatever happens, we have got

The Maxim Gun, and they have not!..»[1]

Я перевернул труп. Три пули угодили разбойнику в грудь, оставив на белоснежной накидке большие расплывающиеся багровые пятна с тёмными дырочками. Конь его стоял рядом, шагах в семи. Увидав, как обходятся с телом любимого хозяина, он перебрал передними ногами, заложил уши и злобно, визгливо заржал. Я на всякий случай посторонился — так, чтобы тело оказалось между мной и конём. А то кто их знает, этих берберских скотов — ещё бросятся, зубы-то вон какие…

Я успел расстрелять четыре полных рожка и выбил из сёдел четверых, прежде чем уцелевшие преследователи развернули коней и пустились в отступ. Марио затормозил, и задним ходом подвёл «Фиат» к последнему из убитых. Сейчас он присел возле трупа на корточки и, неразборчиво ругаясь по-итальянски, пытался отцепить от пояса трупа кривую саблю в богатых, выложенных золотом и перламутром ножнах.

— Дорогая вещь… пробормотал он, справившись, наконец, с узорчатой позолоченной пряжкой. — Продадим саблю в Бенгази. Итальянские офицеры обожают подобные сувениры и хорошо за них платят, а мы в последнее время сильно поиздержались…