Хвала и слава. Том 1

— Где пани Эвелина? — спросил Януш, но никто ему не ответил.

Спыхала пошел в гостиную. Там при свете огарка, стоящего на фортепьяно, Оля укладывала в маленький чемоданчик какие-то салфетки и серебряные пепельницы. Австриец Адольф выносил картины, вынутые из рам, и складывал их в углу.

— Оля, — сказал Спыхала, — что вы здесь делаете?

— Мы уезжаем, сейчас уезжаем, — почти беззвучно ответила Оля, не глядя на него. — Едем в Сквиру. Собирайтесь.

— Может быть, лучше пешком?

— Будем пробираться окольными путями.

— Старый Билинский убит… — сказал Спыхала, который никогда не видел Билинского и не имел понятия, старый он или молодой.

— Откуда это известно?

— Княгиня приехала… верхом…

— А они уезжают?

— Не могут. Старый Мышинский очень плох.

— Собирайтесь, мы уже едем.

— Мне придется остаться, Оля.

Оля подняла наконец глаза на Спыхалу. В тусклом свете огарка он казался очень бледным.

— Вы остаетесь? — спросила она. — Здесь?

— Но нельзя же бросить их на одного Януша. Ведь Билинская приехала с ребенком.

Оля оттолкнула чемоданчик и словно окаменела. Спыхала не узнал ее: глаза запали, в ней сейчас не было ничего общего с прежней Олей, девушка показалась ему совсем чужой, отчего, он не смог бы объяснить.

— Что вы так смотрите на меня, Оля? — спросил он.

Но она уже отвернулась от него, подняла крышку чемоданчика и стала механически перекладывать с места на место никому не нужные предметы. Спыхале стало жаль ее.

— Оля, — сказал он, — уж лучше смотрите на меня.

Она усмехнулась, но глаз не подняла.

— Значит, вы для того приехали сюда, — сказала она, — что-бы нам тотчас же и расстаться?

— Оля, вы любите меня? — Спыхала стремительно подошел к ней, взял за руку. — Любите вы меня?

Оля продолжала рассматривать содержимое чемоданчика. Лицо ее, насколько это можно было заметить, чуть прояснилось. Спыхала увидел ее слегка приоткрытый рот, блестевшие при свете огарка зубы.

В эту минуту Адольф с таким шумом уронил несколько картин, что тетя Михася в столовой испуганно вскрикнула:

— Святой боже, что там такое?

И появилась на пороге. Увидев Казимежа, неподвижно стоявшего рядом с Олей, она поморщилась, словно от зубной боли.

— Оля, ты уложила мой чемоданчик?

— Да, мама.

— Ну так давай его сюда, — сказала старая дама, но с места так никто и не сдвинулся.

Адольф вернулся за картинами.

— Ты все снимаешь с подрамников? — спросила тетя Михася.

Тут вошла Ройская. Как всегда, улыбающаяся, спокойная, элегантно одетая.

— Лошади уже ждут, — сказала она негромко. В ее подчеркнутом спокойствии чувствовалась нервозность, она как-то осторожно произносила слова и в короткой фразе дважды запнулась. — Вы с нами, пан Казимеж? — обратилась она к Спыхале.

— К сожалению, я должен остаться, — ответил Спыхала. — Мышинские не могут ехать. Старый Мышинский очень плох.

Оля в эту минуту с громким стуком захлопнула чемоданчик, твердо ступая, прошла через комнату и протянула чемоданчик матери.

— Как хотите, — сказала Ройская, подавая на прощанье руку Казимежу. — Но это очень опасно.

— Надо же кому-то остаться с ними, — повторил Спыхала.

В присутствии Ройской он почувствовал прежнюю робость и восхищение, переносившие его в те времена, когда он был еще таким наивным и неуверенным в себе. Он молча поклонился.

В кухонном коридоре мигали огни, тени скользили к выходу. Спыхала вышел из дома в темноту. Лошади нетерпеливо потряхивали упряжью. Голос Адольфа звал всех торопиться.

Вдруг Спыхала почувствовал, что кто-то взял его за локоть. Это был Януш.

— Вы остаетесь? — спросил Януш шепотом, в котором слышалась радость.

— Я боюсь за вас, — ответил Казимеж.

— А сами вы как же?

— Пан Казимеж, пан Казимеж! — позвала из повозки Оля. Спыхала остановился у телеги, выстланной гороховой соломой, чувствуя, что Оля совсем рядом, что она обернулась к нему. Спокойный голос Ройской спросил:

— Все здесь?

— Все, — ответил голос Ройского, невидимого в ночной тьме.

— Адольф, вы что-нибудь видите? — снова спросила Ройская.

— Вижу, вижу, моя госпожа, — ответил Адольф. — Я ночью вижу, как кошка.

Казимеж подался вперед, губами нашел губы Оли. Но в эту минуту лошади взяли с места, телега тронулась, и губы их, едва коснувшись друг друга, тут же были разлучены. С тихим скрежетом телега покатилась по гравию. Казимеж, ничего не видя, сделал шаг вперед.

— Оля, Оля! — позвал он почти шепотом.

Януш положил руку ему на плечо.

— Уехали, — сказал он. — Ну, пошли.

Они оглянулись на дом. Привыкнув к темноте, глаза теперь различали его очертания. Дом казался огромным, он будто вытянулся кверху, как костел. Входная дверь осталась распахнутой настежь, в сенях догорал забытый огарок свечи.

Януш торопил.

— Идем, — повторял он, — идем.

В глухой, черной как сажа ночи не замолкали удары топора: рубка деревьев продолжалась и в темноте.

IV

В сенях их встретила Бесядовская, держа в руке подсвечник с тремя свечами. Она подняла его над собой, осветив лица вошедших, словно хотела прочесть на них приговор судьбы.

— Ну что, уехали? — спросила она.

— Уехали, — ответил Януш.

Молча раздевшись, Спыхала повесил пальто и шапку на олений рог.

— А наш хозяин лежит уже без сознания… — медленно сказала Бесядовская.

Януш повернулся было к ней, но тут вошла Билинская.

— Потерял сознание, — повторила она.

Из верхней комнаты донесся плач ребенка. Бесядовская поставила подсвечник на стол и поднялась по лестнице. Остальные стояли в передней, не зная, что делать.

— Нужно ждать, — сказал Спыхала. — Мы с Янушем посидим в столовой. А вы, — обратился он к Марии, — пошли бы отдохнуть. Вы так устали.

Они уселись в столовой. Казимеж вынул из заднего кармана револьвер и положил его перед собой на стол. Слабое пламя свечи освещало лица сидящих, тусклый луч света едва достигал стен, ломаясь на черных портретах и больших часах. Часы были без боя, но они громко тикали, и это тиканье звучало, как пульс большого дома, в пустоте которого не слышно было больше ничего.