И аз воздам

— Туда, — Стеша свечку, что держала в руке, поставила на стол и подошла, взяла один из подсвечников с печи, — Нам туда, — она подошла к почти невидимой из-за угла печи двери и толкнула её.

Брехт последовал за девушкой. Позади начали ломать дверь. Примерялись. Ничего железного у полицейских не было, и пока толкали плечами, да пинали ногами. Наивные албанские юноши, там чуть не десятисантиметровая дубовая дверь усиленная железными полосами. До морковкиного заговения можно пинать. Но ребята не совсем же дурные. Должны понять, и пойдут топор искать. Потом тоже не быстро. Но поспешать стоит. А может пальнуть в них через забранное решёткой окно? Прыти поубавить. Убивать не надо никого, но напугать стоит.

Граф остановил процессию, забрал у Сёмы пистоль, свой-то в карету разряженный запустил, и спустился вниз к двери, отошёл на несколько метров от окна и, проверил порох на полке, просыпался. Пришлось доставать патрон бумажный скусывать его и добавлять порох на полку. Бабах. Стекло разлетелось, и пуля ушла на волю. Там на воле заорали, засвистели и затопали, убегая от двери.

— Ну, ребята, покедова, — Брехт вернулся к своим.

— Теперь веди нас, Ариадна. — Тоже подсвечник взял вместо своего огарка.

— Я — Стеша. — Девушка шагнула в темноту.

Плохо мы воспитываем нашу молодёжь, греческих мифов не знают. Стеша привела в освещённый большой зал. Помпезный. С золотыми финтифлюшками на потолке, с коврами персидскими с мебелями белыми в стиле барокко, тоже с золотыми завитушками. Цыганщина полнейшая. Но красиво. Вдоль стен стоят большие такие канделябры, в человеческий рост и в каждом десяток свечей. Не бедно люди живут, если учесть, что свечи из воска делают.

— Пойдёмте за мной, — прервала созерцательное мероприятие Стеша, потянув остановившегося обозреть роскошь чужую Брехта. Даже у Зубова беднее интерьеры. Оборзели поляки. Нет им укорота. Некому по рукам дать загребущим. Разве, вот Ивашка одну руку отрубил.

Девушка прошла насквозь парочку таких залов и, наконец, вошла в тёмную и небольшую, по сравнению с предыдущими, комнату. Она передала подсвечник графу и потащила его одной рукой за собой. В углу комнаты этой стоял буфет, в котором под стеклом поблёскивала золотая посуда. Братина с каменьями и кубок. Древние такие вещи. Литьё. Массивные штуки. Там золото килограммами считать надо. Стеша, между тем, потянула за угол этого буфета и он стал отъезжать от стены. Как на колёсиках. Легко. За буфет в прыгающем свете свечей показалась ниша небольшая, а в ней дверь зелёная в цвет стены.

— Это тайник пса этого — Адама и брата его. Тоже пса. Нам туда. — И девушка потянула за дверь.

Петли заскрипели и массивная деревянная дверь приоткрылась. За ней ещё дверь, на этот раз не крашенная. А дальше мрак. Брехт заглянул, отодвинув девушку внутрь. Помещение примерно два метра на три. Сундуки, коробки, мешки.

— Стоп. Вдруг это надолго. Стеша, принеси воды. Ну и вина с ананасами, а то скучно будет сидеть.

Событие двадцать восьмое

— Сколько тебе нужно золота?

— Э-э-э... много!

— А если его будет слишком много?

— Глупое животное! [смеётся] Золота не может быть слишком много!

Цитата из мультфильма «Золотая антилопа»

Сижу я за дверью в темнице сырой.

Вскормленный в неволе орёл молодой,

Мой грустный товарищ по кличке Семён,

Храпит как известнейший всем чемпион …

Скучно. Поспать бы. Ночь, там за дверью. И тут ночь, а не спится. Брехт сидел на полу в тёмном помещении, привалившись к стене, и занимался двумя вещами. Стишки переделывал и Стешу — Ариадну за коленку щупал. Не, не, больше ничего. Он бы и занялся чем поинтереснее, да и девушка была не против, даже чмокнула его пару раз, но, во-первых, рядом три дезертира, один-то спит, так сопеть, притворяясь, не получится, а двое Ивашек молча сидят, возможно, что и спят, а возможно эротики ждут. Свечку давно затушили. Ну, есть ведь аудиоэротика. Ну и тесновата для пятерых коморка. Еле сидя вплотную друг к другу вмещаются. Так ещё и во-вторых, есть. В квартире Константина Чарторыйского ходят люди. Полицейские, всяко-разно. Разговор через буфет, дверь, тамбур и ещё одну дверь не слышен. Так, бубнёж. Время от времени орать начинают. Видимо, какое очередное начальство с Зимнего или ещё откуда появляется и выволочку полицейским деятелям устраивает. Как так, собаки, упустили государственных преступников, всех на каторгу. Или в лучшем случае на Колыму у медведей белых порядок наводить, раз в Питере не можете.

Сидят они уже в темнице часов десять. И начинает образовываться проблема. Винишко испанское, что с собой прихватили, начинает настойчиво наружу проситься. Всё бы ничего, бутылка есть, только в этом тесном чулане и девушка есть. Не удобно. И она начинает ёрзать, видимо и её проблема эта посетила.

Пётр Христианович время прикинул. Если они часов в десять вечера забаррикадировались, то сейчас уже утро вовсю. Чего бы полицейским из квартиры не убраться? Сколько они тут будут сидеть и чего ждут, что те проклятые поляки, что убили лучшего царского друга, вернутся. Есть же у преступников завиральная идея — возвращаться на место преступления. Утешала мысль, что вот-вот это должно закончиться. Скоро проснётся Александр, и ему доложат об очередном преступлении совершённом патриотической организацией «Великая Польша». Там Брехт не поскупился и про жену императора написал, что она родила дочь от Адама, и то, что Адам продавал секреты России англичанам и, то, что следующим кого убьют патриоты, будет сам Александр Павлович — главный враг «Великой Польши».

Почему-то граф надеялся, что просиживать в квартире Константина Чарторыйского после этого полицейские долго не будут. Всех их с облавами отправят поляков ловить. И те, даже сомневаться не стоит, выловят всех до единого живущих в Санкт-Петербурге, западных славян. Поляк ты или чех, потом в камере расскажешь. Может Александр лично бы и не решился на тотальную облаву, но в Государственном Совете есть умнейший товарищ Беклешов Александр Андреевич — бывший генерал-прокурор и Трощинский Дмитрий Прокофьевич — нынешний генерал-прокурор, должны «уговорить» самодержца меры принять.

Веселье начнётся, и тогда про квартиру убитого камер-юнкера забудут. А даже если и оставят пару человек в засаде, то вчетвером справятся. Главное теперь — не обделаться.

Только Пётр Христианович уже хотел попросить Стешу подать ему ту самую братину золотую, что он из буфета с собой прихватил, а то ещё конфискуют полицейские, или затеряется случайно, как в комнате за стеной поднялся очередной ор и после этого зацокали каблуки по паркету. Потом наступила тишина и бубнежа, что доносился через двойную дверь, слышно не стало.

Брехт встал и, стараясь на каблуки не наступать, подошёл к двери. Хотел подойти, запнулся о подол Стеши и чуть не рухнул на неё. Удержался, рукой затормозив падения, уперевшись в мешок. Тупой! В смысле, десять часов сидел, вино пил, коленку и ножку повыше счупал, а спросить, а чего там, в мешках, и сундуке даже мысль не возникла. Все мысли были найдут или не найдут сначала, а потом где тут ночная ваза ближайшая. А сейчас рукой в мешок угодил и рука упёрлась в …

— Стеш, а что в мешке? — Встал на колени и девушку ощупал граф, ну, чтобы не за то не ухватиться, когда подниматься будет. Какие-то две непонятные округлости упругие нашёл. Наверное, мячики резиновые детские, до футбольных размер недотягивал. Но и не теннисные.