И аз воздам
Шрифт:
Уже можно узнать его самого. Узнать легко и тотчас. Спустя столько лет и тысячи лиц — так просто, сразу, с первого взгляда признать того самого человека сперва в едва видимой, смазанной фигурке вдали, а теперь — вот так, со спины… Узнать эти движения, широкий шаг, каждый жест, поворот головы, вспомнить голос — как вдруг оказалось, въевшийся в память намертво, вплоть до малейшей интонации…
— Альта!..
Это прозвучало, как крик — едва слышно обороненное слово, почти шепот, неведомо как пробившийся сквозь звук собственного и чужого дыхания, сквозь шум шагов, сквозь гул мыслей. Слово ударило, как пощечина, отрезвив, встряхнув, как встряхивают за шкирку щенка, с самозабвенным лаем рванувшего к добыче — к чужаку, забредшему на хозяйский двор, и на мгновение словно сместилось что-то внутри и в окружающем мире, дав увидеть
Отбросить всё.
Этого не изменить.
Ничего не изменить. Ничего не вернуть.
Praeterita deсisa [136] .
Мертвых не оживить.
То, что там, впереди — в настоящем. Не в памяти, не в мыслях, в реальности.
Альта почти бежала за размашисто шагающим Каспаром, крепко держащим ее за руку; лица девочки видно не было, но Курт не сомневался в том, что на нем застыла болезненная гримаса — Каспар и впрямь двигался как-то странно, неестественно, рывками, как старое колесо, дергая девочку при каждом шаге. Казалось, он порывается взлететь и пытается как следует разбежаться перед тем, как оттолкнуться от земли…
136
Прошлое прошло (лат.).
— Сможете снять его отсюда? — на ходу спросил Штайнмар.
— Нет! — не дав Курту ответить, испуганной кошкой прошипела Нессель, на миг даже задержав шаг. — Можно попасть в Альту!
— Не поручусь за себя, — подтвердил Курт, оставив на потом шевелящуюся где-то в глубине, на грани души и рассудка, холодную, как пиявка, и такую же скользкую мысль.
Выстрелить было можно. Если остановиться, перевести дыхание… Хватило бы пары секунд; в лагере Хауэра доводилось делать и не такое. Девять попаданий в мишень из десяти после десятка кругов вокруг корпуса, и не торопливым шагом, как сейчас, а бегом, в кольчуге и с грузом, а не налегке, как сегодня — это был стабильный результат; лучше бывало, хуже — нет. Попытаться было бы можно, но… Да, остается один шанс неудачи на девять шансов успеха, и этой вероятности никак нельзя позволить сделаться явью, но — только ли в этом дело?
Информация. Много, невероятно много информации, уйма фактов, которых никогда больше не представится шанса получить, немыслимая масса сведений, что заключается в нем, в этом человеке, которого отделяет чуть более дюжины шагов. Информация, которая так и останется неузнанной, если сейчас пустить болт ему в спину — открытую и так хорошо различимую…
Ускориться, минута бега, несколько шагов в сторону, на открытое пространство — и бить по ногам, не опасаясь, что болт повстречает на пути помеху, а глаз неверно оценит расстояние. Тогда и промах не будет стоить так дорого.
Курт пригнулся под низко свисающей веткой и прибавил шагу, перейдя на бег, повернул налево, обогнав Штайнмара, и в несколько рывков преодолел редкий кустарник, проскользнув меж ветвей и молясь о том, чтобы под ногами не захрустел не видный в густой траве валежник. Каспар и Альта на три мгновения скрылись из виду, загражденные листвой; на песчано-травяную полосу берега Курт вылетел, вскинув арбалет наизготовку, и замер, остановившись так резко, что, кажется, воздух ударил по лицу, точно каменная стена, перед которой не успел сбавить ход вовремя.
Где-то за спиной зашуршали ветви, что-то хрустнуло, топнули башмаки, послышался растерянный возглас, больше похожий на осиплый, свистящий вздох смертельно раненого, и воцарилась тишина.
Глава 39
Каспар был здесь — стоял лицом к преследователям в нескольких шагах впереди, совершенно не запыхавшийся и в то же время распаленный, будто боевой конь после яростной стычки, горячей, но короткой, такой короткой, что кипящая кровь все еще бурлит и требует драки, требует действия, движения, боя и крови. Кровь была — засохшая на ветру, потемневшая, кровь на штанах, на коже рук, на лице,
покрывая его неровной полустершейся коркой; кровь была чужая и своя — из уже подзатянувшихся порезов, складывающих собою руны. Порезы явно были нанесены недавно, скорее всего — сразу после убийства охотника, но уже начали затягиваться, словно миновало не меньше пары дней.Альту он прижимал к себе одной рукой; светловолосая стриженая девочка в мальчишеской одежде, худая, как цапля, казалась рядом с массивным чародеем щепкой, которую легко можно было сломать двумя пальцами, не приложив даже малейшего усилия. К шее под острым подбородком прижался, как нож, наконечник стрелы, что держал Каспар во второй руке — прижался плотно, но осторожно, не царапая кожу.
— Это стрела Вотана, — произнес Каспар, и голос его был таким же, как и весь он — нарочито сдержанным и даже, казалось, невозмутимым, но вместе с тем каким-то исступленным, как рвущийся с привязи волк. — Ей достаточно царапины, чтобы после тянуть из пореза жизнь, пока не выпьет до дна. Выстрели в меня — и я упаду. Возможно, моя рука просто разожмется, и я уроню стрелу. Возможно — судорога согнет руку так, что я чиркну по коже. Вопрос в том, готов ли ты проверить свою удачу, поставив на кон жизнь своей дочери.
Курт не ответил и арбалета не опустил, продолжая держать человека напротив на прицеле, ощущая нетерпеливый зуд в пальцах; если спустить тетиву сейчас, погоня многих лет будет окончена, решится сразу масса проблем… Но и еще больше — приобретется.
— Стареешь, — заметил Курт ровно, пытаясь следить сразу и за лицом противника, и за его рукой со стрелой. — Прежде ты себе таких дешевых кунштюков не позволял. Нервишки шалят? Похоже, ты перестарался, всё откладывая нашу встречу.
— Тянешь время, пытаясь принять решение? — серьезно отозвался Каспар и еле заметно шевельнул пальцами, удерживающими стрелу: — Я могу помочь. Отсечь все нити. Освободить. Признайся, ты почувствовал облегчение, увидев горящий дом в Бамберге. Выбор, которого ты не должен был делать, мысли, которые тебя не должны были преследовать, привязь, которой у тебя не должно было быть — вот что сгорело тогда. Помнишь, что я сказал в Ульме? Это я тебя сделал. Начиная с того дня в Таннендорфе и продолжая каждым годом твоей службы.
— Благодарствую, — подчеркнуто дружелюбно согласился Курт. — Но дальше я уж как-нибудь сам, если не возражаешь. В чем дело, в конце концов? Ты хотел встречи? Вот она. Или гложет обида, что не ты мне ее назначил, а я сам тебя нашел, да еще и в неудачный момент? Ну, извини. Накладочка вышла.
— Брось арбалет наземь, — велел Каспар, чуть повысив голос. — И подальше.
— …после чего ты ее убьешь в расчете на то, что я взбешусь, потеряю голову и бездумно ринусь в драку. Не. Не пойдет. Давай наоборот: ты уберешь эту ядовитую дрянь от ее горла, отдашь девочку матери, а я, так и быть, с тобой подерусь. Мне, в общем, тоже интересно посмотреть, что из этого получится на сей раз.
— Тебе не интересно, — возразил Каспар, и его губ впервые коснулась улыбка — стылая, нелюдская и вместе с тем какая-то настолько отечески-одобрительная, что Курта чуть не передернуло. — Тебе это никогда не было интересно. Поэтому знаю: отпущу ее — и тут же получу болт в колено; даже не в голову, потому что тебе нужно то, что в этой голове. Меня это не устраивает. Снова повторю то, что было сказано в Ульме: я готов проиграть. Но не так.
— Похоже, мы в безвыходной ситуации, — заметил Курт с показным сожалением, и улыбка противника стала шире и ледянее.
— Не думаю, — проговорил он с расстановкой и вдруг коротко хохотнул: — Инквизитор… Знаешь, в чем разница между нами? Ты человек, веришь в человека и служишь человеку. И этого человека никогда нет, когда он нужен…
— Прежде, чем ты затянешь очередную патетическую песнь о Боге и богах, — оборвал Курт, — отвечу, что у тебя дела тоже не очень. Ты человек, веришь в удравших ангелов и служишь неудачникам.
— Инквизитор, — повторил Каспар, лишь улыбнувшись еще шире, отчего где-то в спине зашевелился мерзкий холодок неясного предчувствия. — Что еще есть в твоем арсенале, кроме заученных слов? Ты лишь пытаешься надавить на мои слабости, считая, что знаешь их, а я — говорю правду. Его здесь нет. И не будет. Ты будешь истекать кровью, твои близкие будут умирать рядом с тобой, но он не придет. Никто не придет. Так закончится мир, не начавшись толком. Так начнется другой мир!