И аз воздам

Он помолчал, давая арестанту осмыслить и прочувствовать сказанное, и, не услышав ни звука в ответ, продолжил:

— Всё будет почти так, как я тебе расписал: я залью в тебя твоей дряни до одури и буду держать в этом состоянии все то время, какое потребуется для того, чтобы доставить твое безвольное тело со спящим разумом в Абиссус. Там я сдам тебя с рук на руки — и поверь, в тех руках никакие зелья уже не понадобятся, никакие ухищрения не потребуются; там ты ничего не сможешь сделать. Там — твои тело и дух будут беспомощней младенца. Да ты и будешь младенцем перед ними — теми, кто добровольно заточил себя в тех стенах, и теми, кто им покровительствует.

— Этот ваш далекий монастырь стерегут Ангелы? — пренебрежительно хмыкнул Каспар, и впервые за все время разговора в этом голосе прошла заметная трещина, впервые услышалось смятение, которое скрыть не удалось.

— Эти люди, — продолжил он тихо, вновь не ответив, — разберут твою душу на кирпичики. На отдельные детали, вплоть до самых мелких и незначительных. Разберут, очистят, продуют, отмоют и высушат — и соберут снова. Если им покажется, что собранное вышло недостаточно правильным — разберут снова и снова соберут. И так до тех пор, пока сделанное не удовлетворит их. И ты — ты уже не будешь собой, когда они закончат, Каспар Леманн. Что тогда будет — неизвестно. Возможно и такое: когда с тобой закончат, ты выйдешь из этих стен мне навстречу добрым католиком, который будет со слезами преследовать меня, умоляя выслушать и позволить облегчить душу… если все еще останешься в своем уме, конечно; я не знаю, сочтет ли братия, что это так уж необходимо. Впрочем, к тому времени твоя откровенность мне уже будет не нужна — все твои знания и тайны будут известны братии Абиссуса. Единственное, что мне останется сделать — препроводить тебя на казнь. По твоей собственной просьбе, с которой ты привяжешься ко мне намертво. И догадайся, служитель Вотана, жаждущий вознестись в Вальхалль, куда отправится твоя душа после таких приключений?

— Сказки, — так же негромко выговорил Каспар, с усилием подняв к нему взгляд, и Курт холодно переспросил:

— В самом деле?.. Посмотри на меня. И скажи: похоже, что я лгу? Похоже, что я не знаю, о чем говорю, и пересказываю тебе очередную легенду, на сей раз инквизиторскую, а не курсантскую? Посмотри на меня, подумай — хорошо подумай — и ответь честно. Не мне, сейчас не это для тебя важно; ответь себе. От этого ответа зависит твое будущее.

В шатре повисла тишина — бездонная, беспросветная, мертвая; Каспар смотрел ему в глаза неотрывно, испытующе…

— Этот бой тебе не выиграть, — сказал Курт, все так же не повышая голоса. — С таким противником не совладать. Они размажут тебя, сомнут, вывернут наизнанку, после чего вручат твою истрепанную в клочья душу Творцу. Ты спросил, стерегут ли Ангелы тот монастырь… Я не знаю. Никто не знает. Возможно, да. А возможно, когда за тебя примется братия — ты повстречаешься с Самим Создателем. Хватит ли у тебя духу выкрикнуть Ему в лицо имя своего бога? Достанет ли воли хотя бы взглянуть в лицо Неугасимому Пламени?

— Надо было прирезать тебя в том замке, — повторил Каспар едва слышно, по-прежнему глядя глаза в глаза, и Курт все так же ровно и тихо проговорил:

— Ты говорил, что это ты меня сделал. Я не спорил, помнишь? Так отвечай перед судьбой и собой за дело своих рук.

Пальцы арестанта, держащие баклагу, сжались, рука напряглась; Курт качнул головой:

— Не думаю, что это хорошая идея. Ну, размозжишь ты мне голову, и что дальше? Пасть в битве тоже не выйдет. Ты, конечно, посреди лагеря, полного бойцов, но каждому здесь отдан приказ в случае попытки побега не убивать тебя ни в коем случае, а лишь калечить — до любого состояния, только бы мог дышать, думать и говорить. А того, что от тебя останется, насельникам Абиссуса хватит для дела.

Еще мгновение пальцы, сжимавшие сосуд, оставались напряженными, и, наконец, медленно расслабились, бросив баклагу на пол, а потухший взгляд опустился…

— Напрасно я сказал, что месть тебе не нужна, — глухо произнес Каспар, на миг прикрыв глаза. — Мстишь ты изощренно и бьешь по нужным местам…

— Сейчас я скажу тебе то, что говорю всем. Каждому упрямцу из тех, кто побывал в моих руках. За двенадцать лет службы я произносил эти слова бессчетное количество раз и, поверь, каждый раз с искренней надеждой на то, что меня послушают… Скажу и теперь, надеясь на то же. Подумай над тем, что ты всё равно всё расскажешь. Рано или поздно. Так или иначе. Мне или нет.

— Тв-варь… — с усилием выговорил Каспар едва слышно. — Вот же тварь…

— Выбор у тебя невелик, — не ответив, сказал Курт. — Primo. Принимай мои условия; да, ты погубишь этим часть отстроенного тобой мира, но другой части дашь то, что им так нужно — мученика, знамя, жертву, пример для подражания и воодушевления, а сам получишь свое посмертие, какое там тебе обещали. На мой вкус — так себе посмертие, но выбор, опять же, твой. Secundo. Откажись, пойди на принцип — и ты уже понял, что будет.

Арестант сидел молча, сжав губы и не глядя на него, и было видно, как судорожно колотится вена на виске…

— Выбирать придется сейчас, — договорил Курт. — Это значит «прямо сейчас». Мне не нужны символические жесты, посему я не стану давать второго шанса: не услышав сию же минуту того, что хочу услышать, я просто встану, выйду — и позову парней снаружи и Готтер с фляжкой твоего зелья. Итак?

— Если… — начал Каспар, запнулся, будто подавившись словами, и с усилием продолжил: — Если я соглашусь, ты можешь обещать, что я, когда все закончится, поднимусь на костер?

— И после всего сказанного ты поверишь моему обещанию?

— Поверю, — отозвался тот, не задумавшись, и Курт кивнул:

— Да. Я могу обещать.

— Слово?

— Слово инквизитора… Не самая надежная штука, сам знаешь. Но — да. Даю слово. Когда все закончится, будет тебе костер. Самый большой и самый жаркий, на самом высоком холме, при полном собрании здешнего солдатства и рыцарства и лично наследника. Итак?

— Поклянись своим богом.

— Слову, значит, все-таки не веришь, — заметил Курт и кивнул: — И правильно… Хорошо, пусть будет так. Именем Христовым клянусь, что исполню обещанное. А что я услышу в ответ?

— Да.

На это короткое слово Каспар собрал, кажется, все силы, как сам он — на тот удар на берегу лесной реки; оно прозвучало еле слышно, почти беззвучно, тускло…

— Хорошо, — подытожил Курт, — договорились. Ты был прав, месть мне не нужна. Мне нужна лишь информация, и то, что я получу ее именно таким путем — так ты сам не дал мне иного выбора… Я не стану на тебя давить, не буду пытаться сейчас выжать все, что можно, пока ты сломлен; задам лишь пару вопросов и уйду, дам тебе перевести дух. А чуть позже — вернусь, и мы снова сможем сделать вид, что я не помню, как стоял перед горящим домом в Бамберге и над телами убитых в замке Курценхальма, не видел глаз парня, чью семью ты убил, не читал в протоколах о разметанных в клочья людях — мужчинах, женщинах, детях — на турнире в Праге… что не помню и многого-многого другого. А ты снова сделаешь вид, что этому веришь, и мы опять побеседуем — так, как начали, мирно, спокойно, без угроз.

— Пивка прихвати.

На каменную, бескровную улыбку Каспара Курт ответил столь же натянутой усмешкой и кивнул:

— Разумеется.

Бруно стоял в отдалении, прислонившись спиной к борту телеги; на телеге сидел Фридрих, методично обрывая листки с какой-то ветки, и судя по обрывкам, скопившимся на земле под его ногами, сидел давно. Нессель была здесь же — снова в полагающемся ей женском одеянии, однако на телеге рядом с принцем восседала слишком вольно, по-мальчишески болтая ногами, не достающими до земли. Хельмут замер в нескольких шагах — достаточно далеко для того, чтобы не слышать, о чем говорят эти трое, и достаточно близко для того, чтобы не позволить совершиться чему-то недолжному.