И аз воздам

Когда канцлер Хопп, выдав ему всю требуемую документацию, удалился, Нессель сначала сидела в ожидании у той же стены, потом бродила по комнате, рассматривая книги, оклады, чернильницы, выглядывая в окно и снова начиная наворачивать круги по небольшой комнатушке, потом опять уселась на скамью, потом прилегла и, наконец, уснула. Заглянувший спустя час канцлер молча бросил взгляд на спящую, на майстера инквизитора, погруженного в чтение, вздохнул и так же безмолвно удалился снова — наверняка докладывать господам ратманам о текущей обстановке и гадать вместе с ними, что же могло понадобиться этому докучливому настырному сукину сыну.

Сукин сын переворачивал хрустящие листы клятвенных книг и разрозненных записей хроник, мысленно матеря прежних канцлеров и самодеятельных хронистов за сумбурность и косноязычность, а также за привычку дописывать данные о событиях, произошедших прежде тех, что были описаны на предыдущих страницах, а также порой гнать сплошной текст, не разделяя его ни пустотами, ни отчерками…

Нессель проснулась, когда Курт в сердцах хлопнул обложкой просмотренной книги, закрыв ее; открывши глаза, ведьма несколько мгновений смотрела перед собою, словно не понимая, где находится, потом перевела взгляд за окно, на солнце, заливающее комнату алым, и, наконец, села, подавляя зевок.

— Я уснула, — пробормотала она чуть растерянно; Курт натянуто улыбнулся:

— Вот и хорошо; хоть немного отдохнула.

— А у тебя какие успехи? — кивнув на заваленный документами стол, поинтересовалась Нессель, и его без того натужная улыбка превратилась в унылую гримасу.

— Никаких. Вообще. Об этой скульптуре нет ни слова — ни в клятвенных книгах, ни в хрониках, ни в канцлерской бюджетной документации, вообще нигде. Просто однажды Всадник начинает упоминаться как уже стоящий в соборе — и всё.

— А этого не должно быть? — осторожно уточнила Нессель; Курт вздохнул, потирая ладонями глаза, и медленно качнул головой:

— Нет. Скульптура — это ведь не медный подсвечник… Если нечто подобное мастерится по договору с самим собором — об этом как правило становится известно задолго до водружения статуи. Ходят разговоры, ближе к концу работы — особенно; если же мастер не местный и работает не в городе — сам факт доставки статуи был бы событием, которое не могло не быть отражено в хронике. Это дорогая, необычная и de facto уникальная штука. Но ничего подобного здесь нет. Если скульптура была где-то выполнена тайно (по любой причине; скажем, мастер до конца не был уверен, что у него получится) и потом подарена собору — тем паче где-то должно быть об этом сказано, должно быть имя мастера или хотя бы дарителя. Даритель явно не может быть простым горожанином — слишком это дорогое удовольствие, а стало быть, им был кто-то из состоятельных и известных людей. А такие люди, Готтер, не упускают возможности раздуть подобные дела до уровня спасения Гроба Господня, а себя прославить как благочестивейшего из благочестивых.

— А вдруг это был действительно благочестивый человек? — не особенно пытаясь скрыть скепсис, предположила ведьма. — И он правда не хотел, чтобы его прославляли за его поступок?

— Хронистов это мало волнует, — хмыкнул Курт, складывая листы и книги в стопки. — Все равно запись была бы, разве что с припиской «господин такой-то в скромности своей не пожелал…» — и множество похвал его истинно христианскому смирению и прочим добродетелям.

— А может, страницы с этими записями просто вырвали почему-то? Например, даритель оказался потом каким-нибудь буйным пьяницей или убийцей, и вообще недостойным человеком, и бамбержцам стало неприятно связывать его имя и такую реликвию.

— Нет, удаленных страниц нет, я бы это заметил.

— Так… что это всё значит? Почему нет записей?

— Ни малейшего представления, — вздохнул он, вставая, и Нессель поднялась тоже, расправляя примявшееся платье. — Никогда не имел дела с подобным, не знаю, что и предположить… Но, откровенно говоря, меня это настораживает. Если сложить отсутствие каких-либо сведений о Всаднике в архивах Бамберга, увиденную тобою сеть и все странности, творящиеся в городе — получается нечто непонятное, но точно неприятное… Идем.

— Куда теперь? — спросила Нессель, когда, покинув комнату, они вышли в коридор и направились к лестнице; Курт кивнул в сторону:

— В собор. Не может же быть, чтобы и священнослужители не знали, откуда и как в их храме оказалась настолько дорогая и приметная реликвия; быть может, от них удастся услышать что-то, хотя бы местные предания, легенды, байки, что угодно, даже самое невероятное и сказочное. Как показывает опыт, порой эти байки на поверку выходят сильно подзабытыми фактами.

Ответить Нессель, если и намеревалась, то не успела — из-за поворота короткой и тесной винтовой лестницы, едва не сбив ведьму с ног, вывалился канцлер, явно спешащий в свою рабочую комнату, дабы в очередной раз проверить, не закончил ли майстер инквизитор свои малопонятные изыскания.

— Майстер Хопп, — отметил Курт, когда тот, торопливо извинившись, попытался обойти Нессель по стеночке, — хорошо, что вы нам повстречались… Ответьте мне на один вопрос.

Канцлер застыл на месте, недовольно поджав губы и глядя на майстера инквизитора с явной настороженностью и неприязнью, каковую не слишком-то и пытался скрыть.

— Бамбергский Всадник, — проговорил Курт, пытаясь отследить хоть какую-то перемену в лице Хоппа, однако выражение осталось прежним, разве что настороженность сменилась удивлением и непониманием. — Откуда он в соборе? Когда и кто его там установил?

— Всадник?.. — переспросил канцлер растерянно. — Он… всегда там был. Я хочу сказать, разумеется, не с начала времен, но уж вторую сотню лет он там.

— Это я знаю, — усердно преодолевая раздражение, кивнул Курт. — Но я спрашивал о другом. Кто установил его, кто создал его? Собор заказывал эту работу какому-то мастеру? Кто-то из влиятельных горожан сделал подношение таким образом? Подарил кто-то из королей, герцогов, сам Император?

— Этого я не знаю, — передернул плечами Хопп. — Этого никто не знает. Вероятно, документы были утрачены, а свидетелей и даже потомков их потомков давно уж нет в живых, преданий не сохранилось… Просто он там стоит, и всё. Давно стоит.

— Давно стоит, — повторил Курт недовольно и, не прощаясь, развернулся и двинулся по лестнице дальше.

Канцлер за его спиною пробурчал нечто неразборчивое, но явно недовольное, однако сейчас было не до того, чтобы ввязываться в дискуссии о подобающем отношении к обладателю Сигнума.

Толпа перед ратушей не поредела, невзирая на близящийся вечер, витающее в воздухе напряжение стало еще ощутимей, и Курт скосился на свою спутницу, невольно пытаясь представить, каково сейчас ей, если даже он, не обладающий никакими сверхобычными способностями, чувствует это напряжение всем своим существом. Ведьма шла рядом, сжав губы в тонкую полоску — бледные, словно обмерзшие; розарий она держала так, словно это было ее самой ценной вещью или амулетом, могущим укрыть от бедствий.

Идти сквозь толпу Курт не стал: развернувшись под аркой ратуши, сошел с мостика на другой берег, где бесцельно шаталось всего несколько человек, и, не оглядываясь, тут же свернул в проулок между двумя ближайшими домами. Отсюда до собора было дальше, но в этой части города, уходящей все дальше от зданий Официума, магистрата и вообще каких-либо управленчески-надзорных служб, было почти безлюдно и тихо. Так же пустынно выглядела и соборная площадь; в воскресный день обыкновенно в любом городе и распоследней деревеньке прихожане тянутся в церкви, наверстывая пренебрежение домом Господним в прошедшую неделю, однако сегодня у входа не было ни души, и внутри собора тоже царила совершенная, какая-то могильная тишина.